Владимир Войнович - Дваплюсодин в одном флаконе (сборник)

Ильин встретил меня настороженно, стул предложил, но руки не подал. И неудивительно. Только что здесь был Коржавин. Просил характеристику для выезда в Израиль. Может, и я за тем же. Но, узнав, что я всего лишь по квартирному делу, он просто расцвел и стал говорить мне «ты» в знак полного расположения.

– Ну что ты беспокоишься, – сказал он. – Собрание решило в твою пользу, значит, все в порядке. Ну конечно, возможно, Мелентьев будет использовать свои связи и защищать Иванько, но из этого у них ничего не выйдет. Кто этот Турганов? Это переводчик с украинского? Ну что ты. Пока беспокоиться нечего. Вот когда тебе откажут, тогда мы обратимся в райисполком.

Затем он посетовал, что я далеко стою от организации, передал привет моей жене и просил успокоить ее.

– Ей, – сказал он, – в ее положении нельзя волноваться.

Если бы Председателя Турганова, как президента Никсона, заставили представить магнитофонные ленты с записями разговоров по поводу квартиры № 66, то среди них мы непременно обнаружили бы ту, в которой содержался разговор, состоявшийся по телефону 3 апреля 1973 года между Председателем и автором этих строк. Вот его не дословная, но более или менее точная запись:

– Борис Александрович, я слышал, что завтра в райисполкоме будет утверждаться протокол собрания от 11 марта.

– Да, да.

– И значит, вопрос по поводу моей квартиры там тоже будет утверждаться?

– Нет, ваш вопрос завтра решаться не будет. Он будет разбираться отдельно.

– Почему отдельно?

– А это мне неизвестно.

– Борис Александрович, вы уж, пожалуйста, извините, если что не так, но, мне кажется, вы забыли о своем обещании и опять занимаетесь махинациями.

– Владимир Николаевич, в таком тоне я с собой разговаривать не позволю.

– Борис Александрович, мне трудно с вами разговаривать в другом тоне. Мне кажется странным, что вы, считая себя человеком неглупым, не понимаете, что в конце концов вас просто выгонят из председа …

Обрыв разговора, частые гудки: ту-ту-ту-ту.

Магнитофон хорош тем, что сохраняет не только слова, но и интонацию, которая иногда усиливает и подчеркивает сказанное, иногда придает словам обратный смысл. На прослушанной нами пленке две основные интонации: сначала злорадство, переходящее в ликование, затем благородное негодование.

Теперь обратимся к районному инспектору по кооперативам товарищу Бударину. Конечно, он нам скажет, что сегодня не приемный день и справки не выдаются. Но если мы проявим немножко настойчивости …

– Да, завтра будут разбираться другие дела. Ваше не будет.

Тем не менее завтра, 4 апреля, пишущий эти строки решил посетить райисполком и лично убедиться, что его дело не будет рассмотрено. И вот мы идем втроем: управдом Емышев, один из членов правления Вайншток и ваш покорный слуга.

По дороге управдом, видя во мне благодарного слушателя, рассказывает:

– Ты пойми … Как тебя … Владимир, да? Ты пойми, я член партии с тридцать второго года, я – полковник. У меня орденов – во! – проводит рукой ниже пояса. – У меня пенсия двести рублей. А здесь я получаю сто восемнадцать. Да я эти деньги везде заработаю. Зачем же мне разбирать эту грязь? По мне, хоть вы все живите в пятикомнатных квартирах. Я же полковник …

Пришли в исполком. Говорят, надо обождать. Ждем.

– Ты пойми, – внушает управдом, – про меня говорят, что я дружок Турганова. А я ему не дружок. Я – полковник. У меня пенсия двести рублей. Я работал в научно-исследовательском институте заместителем директора. Директор – академик Юдаев, а я заместитель. А вот пришлось уйти. Мне платили сто двадцать, а потом прибавили еще шестьдесят. Пришлось уйти.

– Почему? – удивился я. – Ведь хорошо, что прибавили.

– Да нет, ты пойми, Владимир. Я – полковник. У меня пенсия двести рублей. А еще я могу получать сто двадцать.

– Ну так сто двадцать все равно остаются.

– Не понимаешь, – огорчается управдом. – Я член партии с тридцать второго года. Значит, мне плотют пенсии сто двадцать, а партвзносы берут за все сто восемьдесят.

– Так это же прекрасно! – говорю я.

– Чего же прекрасного? – недоумевает бывший полковник. – Я же тебе говорю – плотют сто двадцать, а берут со ста восьмидесяти.

– Вот именно. Я об этом и говорю. У вас есть реальная возможность помочь партии, отблагодарить ее за все, что она для вас сделала, за то, что подняла вас из низов … Ведь из низов?

– Ну!

– Партия из низов подняла вас до таких вершин, а вам жалко переплатить ей несколько рублей. Вот уж от вас, Михаил Федорович, никак не ожидал. Если б вы были молодой коммунист, но с таким стажем …

Я не успел убедить собеседника, потому что появился инспектор Бударин и пригласил управдома и члена правления на заседание.

Я, как лицо постороннее, остаюсь. Хожу по коридору, думаю. Ну как могут они отказать, если у них нет для этого никаких оснований? Ну что они могут придумать?

Выходит член правления, и по лицу его сразу видно – отказали.

– Не отказали, – говорит он, – а отложили.

Оказывается, Козловский не врал: у них действительно есть письмо Стукалина и есть резолюция Промыслова. Что написано в письме Стукалина, я не знаю (управдом говорит: в нем перечисляются заслуги Иванько). Резолюция Промыслова гораздо короче, и поэтому мне ее передали дословно: «Прошу рассмотреть и помочь». Райисполком в безвыходном положении.

– У нас нет оснований отказать Войновичу, но мы не можем отмахнуться от резолюции Промыслова.

– А нельзя ли, – спрашиваю я в простоте душевной, – не отмахиваясь от Промыслова, написать ему вежливо, что исполнить его просьбу нет никакой возможности, потому что …

На меня смотрят как на идиота. Больше того, как на злонамеренную личность. Разве можно самому товарищу Промыслову так отвечать? Да и товарищ Иванько, как видно, тоже крупный деятель. Каждый день звонят из разных инстанций. Из издательства «Планета», из издательства «Мысль», какой-то Пирогов звонил из горкома.

Понимаете, что получается? С одной стороны, наш уважаемый Сергей Сергеевич Иванько, крупный государственный деятель, писатель, а с другой стороны, некий Войнович, муж беременной жены.

И вот что интересно, так говорят не только мои противники, но и мои сторонники тоже. Они меня все время учат:

– Тише, тише, вы все не так делаете, вы нам только мешаете, вы уж лучше помолчите.

Они считают, что все надо делать тихой сапой. Надо бороться с Тургановым и ни в коем случае не трогать Иванько. Перед Иванько надо только расшаркиваться.