Владимир Войнович - Дваплюсодин в одном флаконе (сборник)

Мы завершаем наш портрет. Его художественное своеобразие состоит в том, что герой предстает одновременно и в виде обнаженной натуры, и в шляпе с прямыми полями, в машине собственной и в машине персональной, в кругу своих покровителей, в кругу клевретов, в кругу семьи и в кругу вещей. Он один во многих лицах. Он одновременно выступает с высокой трибуны и заседает на сессии исполкома, выносит в суде кому-нибудь приговор и пишет в газете подвал по поводу очередного обострения классовой борьбы.

Но вот, странное дело, на словах он борется как раз с тем, к чему сам стремится всеми своими помыслами. Паразит из паразитов, громким голосом, заглушая других, распевает он: «но паразиты никогда». Он борется с проявлениями мещанской психологии, но кто мещанин больше него? Он критикует буржуазный образ жизни, делая все для того, чтобы жить именно буржуазно. Он разоблачает низкопоклонство перед заграницей, но сам вцепляется в каждую вещь, на которой налеплена иностранная этикетка. Говорят, что идеология мешает ему стать иным. Если бы так! Это он-то сверяет каждый свой шаг по Марксу? Не слишком ли розовым выйдет портрет? Нет, пожалуй, совсем иным представляется нам образ нашего героя. Маркса он выкинул из головы с тех пор, как сдал последний зачет по марксизму, а это было давно. Марксизм ему нужен как ширма, которой можно прикрыться. Дайте ему ширму другую, он прикроется ею.

Единственная идеология, которой он поклоняется, – это максимальное удовлетворение личных потребностей, а они у него безграничны и входят в противоречие с возможностями, которые, как бы ни были велики, всегда ограничены. Его практическая деятельность направлена к постоянному расширению этих возможностей. И тут он вовсе никакой не догматик и не ортодокс. Он идет в ногу со временем, мимикрирует и приспосабливается к новым условиям.

Больше того, эти условия он сам создает. И конечно, не нужны ему гласность и всякие там буржуазные, как он их называет, свободы. Разве в условиях гласности смог бы он хотя бы помыслить затеять такую историю? Разве при свободе творчества назвал бы его хоть кто-нибудь писателем? А что бы он делал в своем комитете при той же свободе? Издавал бы Турганова? Или Козловского? Да весь его комитет вылетел бы в трубу. Может быть, ему нужен свободный обмен людьми? Зачем? Ведь пока что он только себя предлагает в качестве обменного фонда. А при свободном обмене может поехать кто-то другой. А свободный обмен идеями? У него есть ряд идей насчет того, где бы чего урвать, но они, кажется, обмену не подлежат.

Нет, конечно, есть и другое. И догматическое следование марксизму, и идеологический спор с Китаем, и экономические проблемы, и прочее.

Но, рассматривая узловые моменты нашей истории, пытаясь найти и объяснить причины больших социальных сдвигов вроде коллективизации, индустриализации, культурной революции, борьбы с уклонами, религиозными предрассудками, троцкизмом, модернизмом, кубизмом, космополитизмом, вейсманизмом, морганизмом, сионизмом и современным ревизионизмом, не упускайте из виду скромного труженика с простым, незапоминающимся, материально заинтересованным лицом. Мягкий, улыбчивый, услужливый, расторопный, готовый оказать вам мелкую услугу, польстить вашему самолюбию, он присутствует в каждой ячейке нашего общества, вдувая жизнь во все эти сдвиги. И пока вы намечаете программы великих преобразований, строите воздушные замки, ищете ошибки у Гегеля, вынашиваете строчку стихотворения или пытаетесь рассмотреть в микроскоп Х-хромосому, наш скромный труженик своими востренькими глазками бдительно следит, нельзя ли под видом борьбы с чуждой идеологией что-нибудь у вас оттяпать: квартиру, жену, корову, изобретение, должность или ученое звание. Постепенно и исподволь накаляет он атмосферу, и вот на скромном лице его вы замечаете уже не улыбку, а волчий оскал.

Перед отъездом из СССР Виктор Некрасов написал письмо о положении в нашей культуре. О том, что многие честные, талантливые люди, подвергаясь бессмысленной травле, вынуждены покидать страну, в которой родились, выросли, которой служили, без которой жизни себе не мыслят.

«Кому это нужно?» – спрашивал Некрасов.

Ну вот возьмите хотя бы нашего героя – Иванько Сергея Сергеевича.

ЕМУ ЭТО НУЖНО!

Москва

1973 – 1976

Без малого тридцать лет минуло с той поры. История, описанная мной, имела намного больший успех, чем я ожидал. Она ходила по рукам в Самиздате, была переправлена мною на Запад, опубликована, переведена на много языков, начиная с английского, произвела впечатление на заграничных читателей. Английский классик Грэм Грин назвал «Иванькиаду» лучшей книгой 1977 года. Благодаря мне Сергей Иванько прославился гораздо больше, чем своими книгами. Я слышал, что после выхода американского издания «Иванькиады» он пытался скупить весь тираж, что ему, естественно, не удалось. После чего он смирился с существованием этой книги и даже, как я слышал, соглашался ставить на ней автографы. В 1978-м его слава упрочилась, когда бежавший из Женевы в Лондон агент ГРУ Владимир Резун (будущий писатель Виктор Суворов) раскрыл советскую шпионскую сеть и назвал полковника Иванько резидентом советской разведки в Америке. После этого Сергей Сергеевич временно перебрался в Москву. Был важной персоной в Министерстве культуры СССР. Решал, кого из деятелей культуры можно выпустить за границу. Вызванный им однажды дирижер Геннадий Рождественский рассказывал мне, что он ехал по вызову с ощущением, что едет на прием к Чичикову. Выдворение Иванько из Америки не оказалось слишком долгим. В девяностом году я жил в пригороде Вашингтона Чеви Чейз, где Иванько оказался опять моим соседом – жил в соседнем доме, а работал главным редактором американского издания журнала «Советская жизнь». Во время перестройки выступал с лекциями о переменах в Советском Союзе, которые, как он говорил, встречают сопротивление ретроградов, противников гласности и демократизации советского общества. Видимо, американская жизнь ему очень нравилась, потому что он там укоренился, купил дом, в котором, очевидно, и закончил свои дни в начале нашего века.

Ниже излагаются история одного покушения, совершенного Комитетом госбезопасности СССР в 1975 году, и рассказ о расследовании, на которое автор потратил ровно восемнадцать лет.

Сама история была в свое время описана, но ожидаемого эффекта не произвела, поскольку состояла из фактов, в которые одни просто не верили, другие верить боялись, третьи не хотели, четвертые, когда заходила речь или сами ее заводя, помогали не верить первым, вторым и третьим. Автор оказался в положении джеклондоновского персонажа, которого соплеменники побили камнями за небылицу о том, будто белые люди плавают по морю в железных посудинах. Соплеменники знали точно, что железо не плавает.