Алессандро Барикко - Эммаус

Тогда я снова повернулся к Андре: она лежала на спине, раздвинув ноги, то прижимая Луку к себе, то отталкивая его. Мы так давно приспособились заниматься сексом, не совершая при этом совокупления, что нас, в сущности, возбуждали совсем иные вещи, а вовсе не проникновение в женщину и это животное движение. Но заглянуть в глаза человеку, занимающемуся любовью, — такого я прежде и представить себе не мог; это показалось мне наивысшей формой близости, почти обладанием. И у меня возникло ощущение, что я действительно могу проникнуть в эту тайну. Я стал пристально смотреть в глаза Андре, глядевшие на меня, покуда она покачивалась от толчков Луки. Я понял, чего нам недостает, и нагнулся, и поцеловал ее в губы — я никогда прежде этого не делал, но всегда хотел, и она отвернула лицо, подставляя мне щеку, и положила руку мне на плечо, чтобы немного отстранить меня. Я продолжал целовать ее, пытаясь добраться до губ, а она, улыбаясь, продолжала ускользать от меня. Видимо, она поняла, что я не отстану, и, откатившись от Луки, словно играя склонилась надо мной, взяла мой член в рот — так, что ее губы оказались далеко от моих, как она того хотела. Мы с Лукой встретились взглядами — единственный раз, — у него волосы прилипли ко лбу, он был прекрасен, ничего тут не скажешь. Я откинулся на спину. Подумал, что теперь мне следует посмотреть на то, как Андре сосет мой член, запомнить ее такой раз и навсегда. Но вместо этого я запустил руку ей в волосы, сжал пальцы, согнув руку, и потянул ее голову к себе. Я почему-то знал, что, если мне не удастся поцеловать ее, все остальное окажется напрасным. Она, улыбаясь, позволила мне подтащить ее к себе так близко, что я ощутил ее дыхание на своих губах, и засмеялась. Взобралась на меня сверху, чтобы иметь возможность удерживать меня на постели, и так смеялась играя, совсем рядом с моими губами, на расстоянии дыхания. Я обхватил ее затылок и притянул к себе: она сначала застыла, а после перестала смеяться, — потом я сделал бедрами движение, прежде мне самому незнакомое, она впустила меня в себя, и я отдался ей: это было мое первое в жизни совокупление. Даже с нашими шлюхами я никогда этим не занимался.

Мы уснули, за окном уже брезжил утренний свет, а диван опустел: Святоша пропал невесть куда. Спали мы долго. Когда проснулись, Андре рядом с нами уже не было. На протяжении мгновения мы с Лукой глядели друг на друга.

— Вот черт, — сказал он.

И повторил это много раз, колотя головой о подушку.

Вскоре стало известно, что Андре ждет ребенка; так говорили девушки, словно сообщая о том, что давно должно было случиться и вот теперь случилось.

Лука пришел в ужас. Заставить его рассуждать разумно не было никакой возможности, напрасно я уговаривал его, что мы ничего не знаем наверняка и легко может статься, что все это неправда.

— Кроме того, кто сказал, что это именно наш ребенок?

Так я и сказал — наш.

Мы силились вспомнить, как все было. Мы знали, что такие вещи происходят определенным образом — но не более того. Нам показалось важным выяснить, куда, черт возьми, мы излили свое семя — это библейское выражение священники употребляли вместо слова «кончить». Но проблема состояла в том, что мы точно не помнили — это может показаться странным, но было именно так. Как я уже говорил, мы редко кончали, да и то по ошибке, потому что занимались сексом иначе, — так что даже с Андре тот момент не показался нам самым главным. Тем не менее мы заключили, что действительно кончили в нее — в нее в том числе; это «в том числе» наконец рассмешило Луку — но лишь на мгновение.

В общем, мы поняли, что ребенок мог оказаться нашим.

Убийственная мысль, ничего не скажешь. Мы едва научились искусству быть сыновьями — и уже становились отцами в силу абсурдного хода событий. Если даже оставить в стороне беспредельный комплекс вины, причем вины постыдной, связанной с сексом, — как нам объяснить все это нашим матерям и отцам, и в школе тоже? Сама собой нам рисовалась обстановка, в которой мы расскажем обо всем этом, опишем подробности: недостаток доводов, молчание. Плач. Или же они сами обо всем узнают. Каждый раз, возвращаясь домой и толкая входную дверь, мы спрашивали встречавшую нас тишину, что в себе она таит: всегдашнюю тоску или пустоту катастрофы. Это была не жизнь. Мы даже не пытались заставить себя помыслить о будущем — собственно о ребенке, о его судьбе: где он будет жить, с каким отцом и матерью, на какие деньги. Так далеко мы не заглядывали, я в те дни даже не пытался представить его себе, мне было не до него.

Я втайне оглядывался назад и воображал нас изгнанниками в чуждой нам обстановке; нас засосало в водоворот трагедии богачей, — это была пропасть, и я даже слышал шум, исходивший из ее глубин. Мы слишком далеко зашли, следуя за Андре, и впервые мне подумалось, что мы никогда уже не сумеем отыскать обратного пути. В этом заключался для меня истинный кошмар, не считая прочих страхов, но Луке я так о нем и не рассказал: его и без того все это наше приключение приводило в ужас.

Следует добавить, что мы переживали случившееся поодиночке, храня тайну в своих сердцах. С Бобби мы не хотели этого обсуждать, а Святоша куда-то пропал. Мы перестали наведываться к «теням» и вдвоем ходили на мессу, чтобы играть там и петь — это стало для нас мучением. Я попытался поговорить со Святошей, но он ускользал от меня, одаривая в ответ ледяным молчанием; однажды мне удалось поймать его у ворот школы, но я ничего от него не добился. Стало понятно, что ему нужно время. А больше вокруг нас никого не было. Ни одного священника, которому мы могли бы поведать подобную историю. Так что мы оказались в одиночестве, а в нем порой рождается беда.

Мы были еще так молоды.

Поговорить обо всем с Андре нам даже в голову не приходило. Она тоже никогда бы не пришла к нам, мы это знали. Поэтому мы ненавязчиво расспрашивали обо всем своих знакомых — как бы невзначай, не вынимая руки из карманов. Все знали, что она ждет ребенка, она сама призналась кому-то, но имени отца так и не назвала. Получалось, что слухи — правда. И все-таки я всерьез не верил в это до того дня, как случайно повстречал на улице отца Андре, сидевшего за рулем красной «Альфы-Ромео Спайдер». Мы познакомились на том спектакле, но лишь только представились друг другу, не более того, — странно, что он меня запомнил. Он подъехал к тротуару и остановился рядом со мной. В те дни, кто бы ни обратился к нам — мы с Лукой всякий раз ждали беды.

— Ты видел Андре? — спросил он меня.

Я подумал, будто его интересует, видел ли я, как чудесна она была там, на сцене, — или даже вообще, какое она чудо в принципе. И я ответил:

— Да.

— Где? — спросил он.

У меня с языка сорвалось: