Мишель Фейбер - Огненное евангелие

Прометей ( др. — греч . Προμηθεύς) — древнегреческий титан, защитник смертных от произвола богов, подаривший людям огонь и жестоко наказанный за это Олимпом. Образ Прометея всегда привлекал к себе лучшие умы мировой культуры: от древнегреческого Эсхила до Дж Байрона, П.Шелли и Дж. Апдайка в литературе, Ф. Листа и А. Скрябина в музыке, Тициана в живописи. В «Огненном евангелии» Мишеля Фейбера этот миф не сразу очевиден: непритязательный университетский профессор, с брюшком и сбежавшей невестой, по чистой случайности становится обладателям древней рукописи, способной подорвать основы христианства. Почему такой «герой» решается опубликовать такую «бомбу»: из честолюбивого желания прославиться, разбогатеть и утереть нос более пронырливым коллегам? Или все-таки ради великой идеи, желая «зажечь факел разума» и «усовершенствовать человечество»?.. Поедая бесчисленные «твиксы» и «сникерсы», запивая их алкоголем из крошечных бутылочек в мини-баре отеля, пережив покушение и оказавшись в руках экстремистов, современный Прометей открывает все свои тайны… Кроме того, «Огненное евангелие» является безусловной сатирой на современный издательский бизнес, остроумно и тонко раскрывающей незамысловатые секреты того, как «лабаются» бестселлеры и новомодные литературные звезды!

Моя неизменная благодарность Еве

Куратор музея распахнул очередную старинную дверь, и, словно по команде, с нее сорвалась львиная голова. Большая каменная голова, высеченная в незапамятные времена, обрушилась на пол. Брызнули осколки керамической плитки. Голова докатилась до левой лапы и замерла с разинутой пастью и отбитыми передними клыками, свирепо уставившись в мозаичный потолок.

— Невероятно, — сказал Тео, чувствуя, что ситуация требует экспрессивного выражения.

— В порядке вещей, — мрачно отозвался куратор. — Мародеры хотели прихватить и эту голову. В ход пошли топоры, лом, даже огнестрельное оружие. Кто-то выстрелил в львиную шею и после рикошета получил пулевое ранение в ногу. Его дружков это только повеселило. В результате они переключились на другой экспонат.

Тео вошел в оголенный зал с опущенными глазами, словно склоняя голову перед безмерной печалью Аллаха в этом оскверненном святилище, а может, просто восхищаясь затейливым орнаментом. На самом деле его взгляд искал следы крови. Здесь, помимо случайного ранения, были и убийства. Но с тех пор полы здесь подмели и протерли. Правда, недостаточно тщательно. Здесь и там поблескивало стекло, валялись осколки глиняной посуды, какие-то лоскуты.

Куратору тоже досталось в этой передряге. В самом центре наспех сделанной повязки на лбу, больше похожей на подгузник, виднелось розоватое пятно крови, никак не сочетавшееся с темно-серым двубортным костюмом, дорогими туфлями и очень смуглым лицом. Зачем бинтоваться допотопным подгузником, когда можно наложить пару швов и заклеить рану бактерицидным пластырем?

«Выпендривается», — подумал Тео, понимая, что это в высшей степени немилосердно.

Перед ним настоящая жертва, сомневаться не приходится. Но существует тонкая грань между жертвой трагических обстоятельств и прирожденным неудачником. Прирожденные неудачники вызывают раздражение: бродят с видом побитой собаки и нелепой повязкой на голове. Они притягивают беду, и не столь уж важно, идет война или нет, нимб незаслуженного страдания в результате им обеспечен. В кураторе Тео сразу заподозрил человека этого сорта. Великая несправедливость войны и окровавленная повязка на голове придали ему статус мученика, и он старательно играл свою роль. Меланхолическая обреченность, которую газетчики любят описывать как «тихое достоинство», сквозила в каждом его слове, в каждом жесте.

«Не я, черт возьми, испоганил твою страну», — подумал Тео, и ему сразу сделалось совестно, хотя это была истинная правда. Он был лингвистом-исследователем из торонтского Института классических языков, а не каким-то бравым янки из захолустья. К тому же не американцы, а сами иракцы разграбили музей.

— Здесь лежали рукописи Оттоманской империи, — куратор говорил скорбно тихим монотонным голосом. — У нас были свитки эпохи династии Аббасидов. У нас было издание Корана 1787 года с пометками Екатерины Великой.

— Весьма печально, — сказал Тео.

— У нас была глиняная табличка из Урюка, одного из важнейших городов Месопотамии, с еще не расшифрованными руническими письменами.

— Трагично, — сказал Тео. А про себя подумал: «Только не надо мне рассказывать о значении Урюка. Я не вчера родился». И почему, спрашивается, он упрямо говорит по- английски, хотя Тео приветствовал его по телефону на безукоризненном арабском? Этот тип как будто желает подчеркнуть свою униженность в захваченной стране.

— У нас были брачные контракты седьмого века до нашей эры, — продолжал свою литанию куратор, подняв голову, отчего повязка сзади заломилась за воротничок. — Времен Сеннакериба.

— Ужасно, — сказал Тео. У него было нехорошее предчувствие: если не перехватить инициативу, то куратор наверняка напомнит ему о том, что Ирак — это колыбель цивилизации и что он был мирным плавильным котлом знаний и терпимости, еще когда большинство других народов находились в стадии варварского младенчества, бла-бла-бла. Все так, но Тео был не расположен выслушивать это от меланхоличного коротышки с подгузником на голове. — Послушайте, мистер Мухибб. Если это не слишком… э… резко с моей стороны… может, мы сосредоточимся на том, что у вас еще есть ? В конце концов, именно поэтому я здесь.