Захар Прилепин - Грех и другие рассказы

Мы, ментовский спецназ, стояли в усилении на столичной трассе, втроем: Серега по кличке Примат, его дружок Гном, ну и я.

Примат недавно купил у срочников пуд патронов и на каждую смену брал с собой пригоршню — как семечки. Загонял в табельный ствол патрон и выискивал, кого бы пристрелить.

Где-то в три ночи, когда машин стало меньше, Примат заметил бродячую собачку, в недобрый свой час пробегавшую наискосок, посвистел ей, она недоверчиво откликнулась, косо, как-то боком попыталась подойти к пахнущим злом и железом людям и, конечно же, сразу словила смертельный ожог в бочину.

Собака не сдохла в одно мгновение, а еще какое-то время визжала так, что наверняка разбудила половину лесных жителей.

Блокпост находился у леса.

Я сплюнул сигарету, вздохнул и пошел пить чай.

«Наверняка сейчас в башку ее добьет», — подумал я, напрягаясь в ожидании выстрела — хотя стреляли при мне, ну, не знаю, десять тысяч раз, быть может.

Вздрогнул и в этот раз, зато собака умолкла.

Я не сердился на Примата, и собаку мне было вовсе не жаль. Убил и убил — нравится человеку стрелять, что ж такого.

— Хоть бы революция произошла, — сказал Примат как-то.

— Ты серьезно? — вздрогнул я радостно — я тоже хотел революции.

— А то. Постреляю хоть от души, — ответил он. Cпустя секунду я понял, в кого именно он хотел стрелять.

Я и тогда не особенно огорчился. В сущности, Примат мне нравился. Отвратительны тайные маньяки, выдающие себя за людей. Примат был в своей страсти откровенным и не видел в личных предрасположенностях ничего дурного, к тому же он действительно смотрелся хорошим солдатом. Мне иногда думается, что солдаты такие и должны быть, как Примат, — остальные рано или поздно оказываются никуда не годны.

К тому же у него было забавное и даже добродушное чувство юмора — собственно, только это мне в мужчинах и мило: умение быть мужественными и веселыми, остальные таланты волнуют куда меньше.

На свое погоняло Примат, как правило, не обижался, особенно после того, как я объяснил ему, что изначально приматами считали и людей, и обезьян, и австралийского ленивца.

У самого Примата, впрочем, было другое объяснение: он утверждал, что все остальные бойцы отряда произошли именно от него.

— Я праотец ваш, обезьяны бесхвостые, — говорил Примат и заразительно смеялся.

Ну а Гном, хохмя, выдавал себя за отца Примата, хотя был меньше его примерно в три раза.

Примат весил килограммов сто двадцать, ломал в борьбе на руках всех наших бойцов; лично я даже не решился состязаться с ним. На рукопашке его вообще не вызвали на ковер после того, как он сломал ребро одному бойцу, а другому повредил что-то в голове в первые же мгновения поединка.

Пока Гном не пришел в отряд, Примат ни с кем особенно не общался: тягал себе железо да похохатывал, со всеми равно приветливый.

А с Гномом они задружились.

Гном был самым маленьким в отряде, и на кой его взяли, я так и не понял: у нас было несколько невысоких пацанов, но за каждого из них можно было легко по три амбала отдать. А Гном и был гном: и ручки у него были тонкие, и грудная клетка, как скворечник.

Я смотрел на него не то чтоб косо, скорее вообще не фиксировал, что он появился среди нас. А ему, скорее всего, было все равно; или Гном умело виду не подавал. Но потом, за перекуром, мы разговорились, и выяснилось, что от Гнома недавно ушла жена. Она детдомовская была и нигде подолгу обитать не умела, в том числе и в замужестве. Зато осталась шестилетняя дочь, и с недавних пор они так и жили: отец с девчонкой, вдвоем. Благо мать Гнома ютилась в соседнем домике и забегала покормить малолеточку, когда оставленный женою сынок уходил на работу.

Рассказывая, Гном не кичился своей судьбою и тоску тоже не нагонял, разве что затягивался сигаретой так глубоко, словно желал убить всю ее разом. Разом не получалось, но к пятой затяжке сигарету можно было бычковать уже.

Я проникся к нему доброжелательным чувством. И потом уже с неизменным интересом смотрел на эту пару — Примата и Гнома: они и пожрать, и посмолить, и чуть ли не отлить ходили вместе; а вскоре еще приспособились, катаясь на машине, распутных девок цеплять, хоть одну на двоих, хоть сразу полный салон забивали, так что не пересчитать было визжащих и хохочущих; даром что у Примата была молодая и дородная жена.

Примат, несмотря на свое прозвище, лицо имел белое, большое, безволосое, с чертами немного оплывшими; хотя когда он улыбался — все обретало свои места: и нос становился нагляднее, и глаза смотрели внимательно, и кадык ярко торчал, а рот был полон больших и желтых зубов, которые стояли твердо и упрямо.

У Гнома тоже бороды не было, зато наблюдались усики, тонкие, офицерские. И вообще все на лице его было маленьким, словно у странной, мужской, усатой куклы. А если Гном смеялся, черты лица его вообще было не разобрать, они сразу будто перемешивались и перепутывались, глаза куда-то уходили, и рот суетился повсюду, пересыпая мелкими зубками.

Кровожадным, как Примат, Гном не казался, по всему было видно: сам он убивать никого не собирается, но на забавы своего большого друга смотрит с интересом, словно обдумывая что-то, то с одной стороны подходя, то с третьей.

Я услышал их возбужденные голоса на улице и вышел из блокпоста.

— Порешили пса? — спросил.

— Суку, — ответил Примат довольно.

Он достал ствол, снял с предохранителя, поставил в упор к деревянному, шириной в хорошую березку, стояку крыльца и снова выстрелил.

— Смотри-ка ты, — сказал, осматривая стояк. — Не пробил. Гном, встань с той стороны, я еще раз попробую?

— А ты ладошку приложи и на себе попробуй! — засмеялся, пересыпая зубками, Гном.

Примат приложил ладонь к дереву, и в мгновение, пока я не успел из суеверного ужаса сказать хоть что-нибудь, выстрелил еще раз — направив ствол с другой стороны, как раз напротив своей огромной лапы. Я не видел, дрогнула в момент выстрела его рука или нет, потому что непроизвольно зажмурился. Когда раскрыл глаза, Примат медленно снял ладонь со стояка и посмотрел на нее, поднеся к самым глазам. Она была бела и чиста.

Утром на базе нас встретила жена Примата. Лицо ее было нежно, влажно и сонно, как цветок после дождя. Она много плакала и не спала.

— Ты где был? — задала она глупый вопрос мужу, подойдя к нему на расстояние удара. Они славно смотрелись друг с другом: большие и голенастые, хоть паши на обоих.

— На рыбалке, не видишь? — сказал он, хмыкнув и хлопнув по кобуре.

Жена его снова заплакала и, приметив Гнома, почти крикнула:

— И этот еще здесь. Из-за него все!

Гном обошел молодую женщину стороной с лицом настолько напряженным, что оно стало еще меньше, размером с кулак Примата.