Александр Кабаков - Маленький сад за высоким забором

С самого рождения и дальше, по сей день, они так и жили: момент повисал в пустоте, ни к чему не привязанный ни до, ни после, и он же, этот момент, поглощал все их существование, включал его в себя целиком. Потом он рушился, исчезал в бездне прошедшего, и новое мгновение застывало, и бессловесный застывал внутри него, как мошка в янтаре, но в последний миг этого мгновения успевал из него освободиться, мгновение исчезало в прорве, а бессловесный уже впаивался в следующее… Они все от самого рождения жили в разорванном времени, они отделяли момент от другого, не думая и не прилагая никаких усилий! А их терзали, держали в старом скрипучем доме посреди маленького сада за высоким забором, и они старались стать такими, какими родились, и ничего не выходило, они умирали взаперти, а один из сотни выходил на волю через десять, или пятнадцать, или тридцать лет, выходил по какой-нибудь случайности — да так ничего и не понимал.

За это Руслан их и жалел.

А себя относил к первой, конечно, категории, не без оговорок (ну, например, он жил, как заслуженный, совсем недолго), но к первой.

Соответственно, считал и себя заслужившим.

Однажды, когда Руслан сидел на стуле, положив голову в ладони, его вызвали к главному в необычное время.

— Ну, как выделяем, — спросил главный, сизо-седой мужчина с темным, вероятно, из-за больной печени лицом в глубоких складках, глядя поверх очков на первую страницу тоненькой пачки дела Руслана, — как получается выделять момент? Мгновение-то уже стоит или еще плывет, расползается? А?

Руслан молча пожал плечами, потому что не знал, что ответить. Иногда моменты разделялись, мгновения останавливались и поглощали вечность, а иногда все, как и в самом начале, сминалось в ком, спутывалось, вытягивалось одно за другим в непредсказуемой последовательности… Единственное, что он мог бы сказать с уверенностью, — время шло, жизнь исчезала, и только одно отличало ее от жизни до начала процесса: она ничем не была заполнена, кроме самого ощущения исчезающей жизни. Но вряд ли от него ждали подобного ответа.

Главный кашлянул и улыбнулся Руслану с таким выражением, будто сейчас произнесет вслух то, что давно известно им двоим, но никогда не произносилось.

— Вы стараетесь, — сказал он, и улыбка пропала, — и процесс ваш идет неплохо. Возможно, вам самому и незаметно, но вы уже почти научились, — он немного приподнял первую страницу и заглянул под нее, — последнее извлечение было неплохое… Так что еще немного, и мы сможем вас выпустить с результатом. Будете жить счастливым человеком, если, конечно, продолжите стараться…

И тут Руслан, совершенно неожиданно для себя, перебил собеседника.

— Господин полковник, — сказал Руслан и услышал свой голос, и миг повис в космосе, расширился, и поглотил все, и застыл, но говоривший не заметил этого, — господин полковник, прошу меня простить… Однако, я хотел бы понять… Цель процесса? Я выделю момент, мгновение застынет и продлится в обе стороны времени, это я понимаю. Но цель? Действительно это будет миг счастья, и я останусь в нем, или…

— Ну, вы многого от меня хотите, — не дожидаясь «или», добродушно засмеялся главный, — я же просто специалист, а не Господь, как говорится, Бог… Многое будет зависеть от вас, многое — от обстоятельств… Но выбора ведь у нас с вами все равно нет. Процесс начат, он будет доведен до конца, а там уж… Кто как. Данные у вас хорошие.

Единственное, что еще отвлекало Руслана от дела, мучило и составляло постоянную заботу — это свидания с другом.

Конечно, никто никого не судил за наличие друга, давно все это прошло. Друзья были почти у всех мужчин, женатых и одиноких, молодых и старых, кое-кто предпочитал случайные встречи, многие — особенно в том сословии, к которому до начала процесса принадлежал Руслан — часто друзей меняли, не отказывая себе и в случайных знакомых, а то и обращаясь к профессионалам… Но, так или иначе, почти все имели дружеские связи.

Однако прямо обнаруживать их большая часть семейных мужчин не решалась. Принято было прикрывать дружбу какими-нибудь деловыми интересами или просто скрывать. Жены могли догадываться, но не знать. В семье полагалось иметь детей и любить их, причем усыновление общество воспринимало как акт минимального соблюдения приличий — истинно благопристойным считалось только бескомпромиссно мужественное зачатие кровного ребенка с женой и без какой-либо технической помощи, промежуточных устройств и тому подобного. Общественный договор предусматривал соблюдение условностей. Именно потому, что долгие дружеские связи чаще всего приводили к явному отчуждению в семье, а начавшиеся в молодости — еще и к отсутствию родных детей, существование постоянного друга публичная мораль осуждала куда строже, чем случайные приятельства или обращения к услугам дружков.

Ситуация Руслана была именно самая неприемлемая. Сын, правда, кровный. Но вскоре после его рождения жена узнала о существовании друга, наступила эпоха внутренних семейных войн и разрушений, потом появился второй друг, все повторилось ожесточенней и непримиримей, потому что жена искренне верила, что именно она, пусть единственная из всех женщин, может победить природу… В третий раз отношения дошли до края — и вернулись к напряженному миру. Именно тогда стал появляться в ее глазах по любому поводу и без всякого тот желтоватый холод, который так изводил Руслана. Особенно его бесило, что причина была не в обычной ревности к другу, свойственной всем женщинам — нет, жена, в отличие от большинства, не признавала самого института дружбы. То есть других не судила и принимала их мужские отношения спокойно и даже иногда сочувственно, но Руслан не имел права.

Она все объясняла своим самолюбием, Руслан — ее самомнением.

Но теперь отношения с людьми вообще и с женой в том числе остались снаружи, за забором, и с каждым годом забывались крепче и крепче, растворялись в пустоте вокруг отдельных, застывающих мгновений.

Жена в последние месяцы почти не приходила, правда, вызывала регулярно. Руслан исправно отвечал на вызовы, возникало столь же знакомое, как собственное, лицо, разговор бывал короткий, необязательный, но вполне приличный: умерла собака — и они вместе грустили несколько секунд; за кем-то из прислуги пришли, жаль человека и надо подыскивать другого — они одинаково ненадолго расстраивались; младший внук уехал учиться в Азию — и они оба нежно улыбались, как быстро он вырос, помнишь, был вот такой… Впрочем, Руслан не помнил, потому что никогда внука не видел, он и родился-то, когда уж лет пять или семь прошло с начала процесса, но это не имело значения.

А приходить жена перестала. И теперь уже ничего не мешало посещениям друга, их не надо было сообразовывать с визитами жены, рассчитывать, чтобы его разрешение не совпало с установленным для нее днем.