Александр Кабаков - Маленький сад за высоким забором

Руслан входил в зал свиданий минут за пятнадцать до срока — он не утратил привычки спешить. Ровно в семь впускали посетителей, зал заполнялся пестрой толпой, в которой терялся серо-голубой трикотаж форменных дискретизаторных комбинезонов. Руслан занимал удобное для наблюдения и незаметное место в углу, за большой скульптурой, отсюда он сразу замечал появление обычно опаздывавшего минут на десять-пятнадцать друга.

Это был крупный, атлетического некогда сложения, но уже потяжелевший мужчина с правильным, невыразительным лицом, всегда сохранявшим выражение ровной доброжелательности. Руслан всякий раз вспоминал, как к нему когда-то пришел молодой проектант, принес на утверждение совершенно неинтересную, но приемлемую по стандартным меркам работу, и сразу вызвал острую симпатию именно этим сочетанием: огромная мощная фигура богатыря и выражение доброжелательности, даже женственной мягкости на лице с чертами полководца. Давно уже оплыли богатырские плечи, и из проектантов друг ушел в обычную торговлю — по совету Руслана же, а счастье, испытываемое при каждом взгляде на этого мужчину, осталось, и потребность этого счастья вошла в условия существования: вот чувство голода подступило, вот спать захотелось, вот пора бы встать со стула, потому что ноги затекли и от упертых локтей уже наверняка на коленях багровые пятна… а вот мучительно захотелось увидеть мягкое, неприметное лицо, римский профиль, тяжелые плечи…

По существовавшему между ними уговору друг не стал сразу пробираться через толпу к Руслану, они делали все возможное, чтобы не демонстрировать отношения. Вошедший потолкался среди других людей с улицы, кому-то улыбнулся — примелькались за годы, перекинулся несколькими словами с симпатичным молодым охранником, тоненьким юношей с восточным лицом… Наконец подошел, стал перед Русланом, сверху вниз заглянул в глаза.

— Здравствуй, рассказывай, — произнес Руслан приветствие, давно уже ставшее ритуалом их свиданий.

— Здравствуй, рассказывай ты, — ответил друг тоже формулой. — Как получается? Что последнее извлечение, есть результаты?

Оба понимали, что и вопросы эти стали ритуальными, ничего не менялось, во всяком случае извлечения, что бы они ни показывали, никак не приближали результат. И Руслан ничего не ответил, переведя разговор на обсуждение того, как началось свидание — он всегда корил друга задержками, хотя понимал, что толку от этого никакого нет и не будет, а будут всегда десятиминутные, по крайней мере, опоздания друга, и всегда будет как минимум четвертьчасовой запас, с которым выходит в зал Руслан.

Толпа вокруг быстро редела, последними на этот раз остались они и пара, занявшая противоположный угол, где посреди каменной вазы топорщился гигантский рододендрон и негромко шумел искусственный ручей, — двое изящных, одинаково небольшого роста мужчин, посетитель в роскошных мехах и местный обитатель, повязавший шелковую косынку под ворот казенной фуфайки.

Тут и наступило время.

Охранник сначала подошел к паре за рододендроном, пробыл там полминуты — ни слова не донеслось — и направился к Руслану. Он шел именно к Руслану, будто не замечая второго мужчину, обернувшегося несколько неуклюже, как все крупные люди в верхней одежде. Спеша, как всегда, и дергая карман, Руслан достал деньги и молча всунул их в узкую и по-юношески влажную руку охранника. И это тоже заняло несколько секунд.

Потом парень в лиловой форме направился к входной двери, запер ее — посещения окончились — изнутри, пересек зал и вышел во внутренние двери, захлопнув и их за собой.

Негромко проскрежетал ключ, и клацнул замок внутренних дверей.

Ровно через полчаса эти звуки раздадутся снова. Но за минуту до того посетители сами откроют изнутри входные двери и, не оглядываясь, поддерживая друг друга, чтобы не оступиться, растворятся в темном саду, минуют ворота, приоткрытые напарником внутреннего стража… А Руслан и человечек в шелковой косынке на бледной шее проскользнут во внутренний коридор и, не обменявшись ни единым словом, разойдутся по своим комнатам, зная, что в следующий раз будет очередь других пар, а им теперь ждать три месяца…

Но до этого еще оставалось полчаса, пока же во внутреннем коридоре едва слышно щелкнул выключатель, и свет в зале погас, осталась только синяя мгла, лившаяся сквозь два больших окна.

Руслан встал на колени, прижался грудью к любимым ногам и почувствовал тяжелую большую ладонь, легшую на его волосы, почувствовал, как крупные пальцы начинают ворошить пряди и вот уже сгребают их, тащат, натягивают, закидывают голову… Его рот открылся, и сердце стало биться так громко и сильно, что он почти ничего не слышал, кроме этих ударов, а тело его начало раскачиваться, толкаемое изнутри.

«Я люблю тебя, мальчик мой милый», — раздался шепот сверху. «И я тебя люблю», — угадав слова, прошептал Руслан беззвучно.

Говорить он уже не мог.

Господи, за что же? За что безнадежно больному рассвет его последнего дня? За что суета пустых мыслей, дрожь непонимания, страх ошибки? За что обольщение и надежда бежать из одиночества, если бегство невозможно, а сломавший стену гибнет под обломками ее? За что ненасытное стремление к любви, за что тупое неприятие смерти?

Прости нас, Господи, и отпусти из жизненных мук, дай хоть миг побыть не людьми в слабостях и страданиях, а этим вот камешком, скрипнувшим под ногою, талой лужей, серым светом раннего сырого утра. Не зачти нам сделанное, а учти задуманное, Господи. И освободи из людей, потому что нет у нас сил быть людьми и нести все, что велел Ты нести нашему роду, — не нагружай же нас непосильно, а подставь свое вечное плечо и помоги. Не испытывай слабых, известен тебе итог, и ни к чему испытания, дай же счастье вперед, не заработанное нами.

Может быть, мы станем людьми, но срок, дай же нам срок, о Господи Милосердный! Камешек разотрется в песок, талая вода унесет прах, запляшут в луче хмурого света пылинки, и когда-нибудь мы снова попробуем стать носильщиками человеческого бремени, Отец. Возможно, тогда подъемной будет для нас Твоя ноша, и мы, почти не сгибаясь под нею, с чистым и ровным дыханием двинемся к цели, подпирая возложенное на нас все вместе, и каждый — свое.

До тех же пор — оставь нас камнями, и песком, и водою, и светом, миг которых неподвижен, мгновение застыло, и момент отделен пустотою от того, что было до и будет после.

Научи, как разорвать время Твое, и отпусти в безвременье мгновенное и вечное.

Прости и помилуй, Господи, спаси и сохрани.

Ворота позади него закрылись, стальная створка поехала влево и вошла краем в стену — будто и не отодвигалась.