Александр Иличевский - Математик

— С Твин-Пикса гарнитур свезем. Сiдай на чайку, хлопец.

Скоро совсем стемнело, они набрасывали петли на холм, Максима укачивало на рессорном валком ходу, икра огней внизу дрожала в бездне марева, сминалась теменью залива. Наум то раскручивал, то закручивал штурвал, мотыльки трепетали в ореолах фонарей; вдруг буркнул «тпру», степенно вышел, гаркнул в раскрытое окно, в котором мужчина обвязывал стопки книжек, жена выжимала губку над тазом:

— Грузить подано.

Кушетку вознесли на багажник, на нее закинули кресло, этажерку, стреножили стропой, стулья и комод впихнули в кузов. Максу выпало идти снаружи, погонщиком удерживая мебельного верблюда под уздцы, затем ускорился вприпрыжку, полетел с горы — глубокий вечер и пустынный город. За костелом, у площади, куда со склонов сбегали улочки, гирлянда проблесковых фонарей плеснула из проулка, оглушила сирена — и вместо того чтобы смиренно сложить на баранке руки, дождаться команды сержанта, Наум распахнул дверь и со вскинутой приветствием рукой пошел навстречу ощетинившейся судьбе, опуская другую в задний карман за водительскими правами.

Полицейский опорожнил кобуру, припал на колено, взял крепыша на мушку.

Наум сбился с марша, поднял вторую руку, сдал назад:

— Фурнитуру везем, начальник! — захрипел Наум. — Friends are moving, we just help’em…

Максим полночи просидел на кушетке под фонарем, курил, потом накрылся подушками, снятыми с кресла. В город вползал туман. Пьяная компания пересекла площадь, пропала. Костел поднимался шпилями в небо, между ними плыла звезда, пропадала, на верхотуре там и тут ерзали силуэты химер, схватившихся за свои ушастые головы. Какой-то человек, разговаривая сам с собой, скорее всего, под кайфом, промаршировал по тротуару, отчаяние его жестикулировало, не то оповещая о срочном, не то оспаривая. Вдруг вернулся, постоял рядом, не обращая на Максима внимания, — и ринулся через площадь, исчез…

Напарник разбудил на рассвете, на обратном пути сошли у океана, искупнулись, Наум отжался, кляксы песка блеснули на груди, пепел, битое стекло. Обсыхая, Максим расспросил Наума: «Как живете? Кем работали раньше?».

— Кем работал? — вспетушился Наум. — Воровал. В Одессе воровал, в Умани воровал, в Кишиневе воровал — сахар, триста тонн рафинада. Потом ОБХСС пришло. Я тогда призвал жену: «Рая! Продай все и отдай адвокату. Пусть вытащит меня, нема уже м о чи». Рая продала, и я вышел. А когда вышел — наворовал еще больше, — он ухмыльнулся. — Сахар — важное дело! А ты чем занимаешься, хлопец?

— Я хочу научиться воскрешать мертвых, — сказал Макс.

— Медик, что ли?

— Нет, математик.

— А как ты их воскресишь своей математикой? Тут ведь биологию знать нужно.

— А мы потихоньку, — пробормотал Макс, подумав, и погромче раздельно произнес: — Я стараюсь вычислить и представить к воскрешению всех людей, которые участвовали в производстве данного конкретного индивида.

— Молодец, раз стараешься. Главное — добросовестность, — сказал Наум.

Максим по выходным звонил отцу, который иногда был словоохотлив. Говорил он с сыном о многом, но в основном о проблемах своей приемной дочери. Максим слушал его, и перед глазами стояли лица детей…

Макс все чаще вспоминал их, как они заигрывались, наскакивали на него, валили на диван и принимались возиться друг с дружкой, совсем, казалось, о нем позабыв, а на самом деле впитав его. Но как только представало перед ним лицо жены или ее силуэт, склоненный над детскими фигурками, тоска улетучивалась.

Он позвонил Нине и договорился, что приедет в Афины повидать детей.

— Хорошо. Только ты остановишься в гостинице, — сказала она.

Максим не ответил и повесил трубку. Но потом перезвонил и сказал, что, конечно, он остановится в гостинице.

Не столько из нужды или симпатии, сколько ради того, чтобы поговорить с живым человеком — Наум стал все чаще брать Максима в компаньоны.

— Надо машину перегнать из Уолнат Крика, — сообщает Наум по телефону.

— В воскресенье, в пять, — подтверждает Макс.

В апреле стоит выехать из города, как над головой разверзаются хляби солнца. Он оборачивается и видит облачный столб: опрокинутый котел кучевых — стальных, лиловых и кипенных. Сны города — туманы утр и сумерек замесили тесто для этих Микеланджеловых ландшафтов, путь вознесения манит и реет, сокрушает обыденность.

В городке, наконец кинувшемся под колеса на гористой дороге, они бредут по лужайке к человеку, стоящему на руках, зажимая ногами баскетбольный мяч. Бородач — лет сорока, вставший снова на ноги и с постепенно бледнеющим после прилива крови лицом, в шортах и в майке с гербом университета в Беркли, — охлопывая мяч, ведет их для свершения ритуала дарения в гостиную. Макс принимает стакан с водой, льдинки гремят, стоит только пригубить. Наум отхлебывает из своего, разгрызает лед: хищник в нетерпении, перед прыжком расставил ноги в упор.

Заспанная жена неподвижно пересекает гостиную:

— Привет, ребята! — поясок халата волочится шашкой, Наум прищуривается на бородача, тот церемонно подхватывается:

— Парни, я рад помочь вашей организации. Я уже разослал всем сотрудникам кафедры объявление о благотворительной программе JFCS. Надеюсь, теперь они смекнут, что ваш способ избавиться от старой машины — лучший.

— Тем более, совершив дарение, они получат налоговую льготу, — басит Наум, протягивает регистрационные бланки — и скоро они уже возятся в гараже с заваленным пылью «доджем»; разряжен аккумулятор, накинем провода.

— А вы, парни, чем по жизни занимаетесь? — спросил профессор, стоя над разверзтым капотом.

— Я всем понемножку, — ответил Наум. — А вот этот тип, — кивнул он на Максима, — мертвых воскрешать собрался.

Профессор хохотнул.

— Мертвых людей ставить на ноги? — переспросил он, все еще посмеиваясь.

— Мертвых людей, — кивнул Макс. — Я придумал, как вычислить ДНК всех тех, кто жил когда-либо на планете. Сейчас отлаживаю алгоритм.

Профессор перестал смеяться и обратился к Науму:

— Поверните ключ, есть контакт?

Мотор завелся.

Максим громко спросил профессора:

— А вы чем занимаетесь в университете?

— Я психолог. Преподаю психологию детям.

— Психология не наука, — улыбнулся Макс. — Психология — это форма индивидуального предпринимательства.

На заправке Максим подкачал колеса и спросил, как распределяются эти благотворительные машины, он позарился бы на «хонду», — высокооборотистый движок, управляемость как у велосипеда.

Портик заправки «Шеврон», низкое солнце, долгие тени колонн ложатся на скалу, шоссе закладывает вираж через перевал, закат течет вверху, бери горстями этот золоченый воздух, было тоскливо знать, что где-то есть города, полные счастья и горя.