Александр Иличевский - Математик

— Ну, Нёма, понимаешь, ихняя жизнь — не наша. Работа тяжелая, нужно отдыхать. Парень — красавец, организм требует смаку. Роджер привозит однополчан, человека два-три, для теплой компании много не надо, все как на подбор: аполлоны. Девочки туда, девочки сюда, отдыхают культурно. Цивилизация! На серфингах катаются. В гараже там посмотри — цельный склад: велосипеды, доски, гидрокостюмы… Какая машина у него там стоит! Не машина — самолет, чтоб я так жил! Вся моя молодость — «Москвич» лупоглазый, Светка с Пушки да копченая тюлька, целуй ее в глаза, под пиво на Десятой станции Фонтана…

Работа приносила хороший заработок: удобно было трудиться на одном месте, не нужно таскать туда-сюда инструменты, притираться к заказчику, вписываться в сроки. Ремонт шел неспешно, хозяин от безденежья не гнал, и главное — Наум, удружая, оставлял Максу ключи от этой фатеры. Он как-то привел сюда Вику, ей понравилось, дом стал их убежищем — они спускались в гараж, где стоял алый «Корвет»: щелкнуть выключателем, ослепнуть от пылающего — прапор на ветру — глянца, капот шириной с двуспальную постель, профиль — лонжерон, с затерянным изломом косточки, на бреющем несется к океану. Вике нравилось зажмуриться и растечься по капоту крестом…

Макс заученно разбирал панель, провода искрили, залипали — и вдруг утробный рык пронизывал грудь, живот, спускался к бедрам. Все тело вливалось в монолит, мурлыкающая ласка купающихся в масле поршней добиралась до костей, втягивала под капот, щека и лоно теплели от прогрева. Скользнув — долгими руками, близостью щиколоток и бедер — Вика забиралась в кабриолет, гаражная штора подымалась, и они выкатывались в асфальтовую темень, в трассирующие потоки неона, жесткая спортивная подвеска — в виражи входил, как по лекалу. У океана ветрено, людная парковка, метнуться мимо в парковую рощу эвкалиптов, миновать хвойные склоны Пресидио, на мягких лапах въехать в Линкольн-парк, остановиться в индиговой тени, аккорд моста над теменью пролива сквозь листву, наклонить зеркало заднего вида, чтоб полицейская машина не смогла подкрасться незаметно: успеть задраить ширинку, одернуть майку, блузку, подол; но прежде щелкнуть тумблером, надвинуть полость, отвести сиденья, уловить затлевший блеск распутства, откинуться назад, всмотреться, холодея, как в лобовом стекле смеркается свеченье миндалевидных глаз, шелк течет по складкам вверх, язык нащупывает шторм пульсирующей жилки над ключицей, напор ласки разводит вальсом телесную волну, валы все ходят в темени, корабль пристать не может…

Однажды он поставил машину глубже под шатер крон, чуть ближе к склону, чем обычно. Сверху бил прожектор, конус света серебрил с испода замершие листья, растворялся за дорогой над обрывом. Рык мотора стих, лабиринт прикосновений сгустил, взорвал пространство, они боролись друг с другом, будто двойники, соперничающие за обладанье телом; как вдруг косность охватила ее, всмотрелась снизу вверх по склону. Прильнул и он, оторопел. Кто-то сверху вглядывался в них, одной рукой человек держался за проволочную ограду, истощенное, напряженное лицо, просящий взгляд…

Максим не сразу осознал, что не видит его глаз, но в позе силуэта, с отведенной, оглядывающейся назад рукой — в самом этом предстоянии пространству было что-то молящее, непонимающее — и в то же время простодушно непреклонное. Он смутился, но явственность подглядывания взбесила, вот эта открытость — а может, просто старый человек, бессонница, с парковки вышел прогуляться, и в старческом ступоре, никак не в силах сообразить, — что там такое происходит, невиданное, молодое дело…

Макс слышал разные истории о подобных типах, случалось и так: Вика, например, не выносила лифтов, по всем лестницам всходила пешей, потому что в детстве, в подъезде питерской высотки на улице Жени Егоровой — очкарик с портфелем вошел за ней, нажал на «стоп» на середине шахты и расчехлился напоказ…

Извращенец не уходил. Вика закурила. Хрипло сказала:

— Валим отсюда.

Макс кое-как управился с джинсами, метнулся вверх по склону, поскользнулся, рванулся еще — и от земли лицом к лицу столкнулся.

Белый как полотно, в больничной робе… За ним — груда тел, все белые-белые, ничком и навзничь…

Фонари подсветки заливали мемориал памяти жертвам Холокоста: стена углом, тела, один оставшийся свидетель.

Теряя равновесие, Макс схватился за ограду. «Паучки» на проволоке вонзились в руку. И вдруг, подражая, выпрямился, отвел руку…

Летчик словно вышел из стены гаража. Они уже расположились в «Корвете», открыли пиво, звенел и раскачивался Стив Райх: Different Trains проносились гудками в Нью-Йорк по динамикам справа налево, как вдруг перед ними предстал человек с выбившейся из джинсов рубашкой и ополовиненной бутылкой Black Label, которую держал, обхватив кулаком за горлышко. Он прислонился к притолоке, влажно заблестел исподлобья, поднял большой палец вверх, кивнул, затянулся сигаретой, прижатой фильтром к горлышку, ударил ногою дверь, выпал на ступеньки, повесил голову, закачал ею под музыку: твердые губы пробовали воздух.

Поезда пролетали мимо полустанков, Макс приуныл.

— Правда, классная тачка? — летчик скользнул животом на капот, приложился щекой, глянец затуманился у губ. Дурнота на несколько мгновений опростила породистое лицо.

— Ну, что за шняга, — протянула Вика.

Летчик простонал, отжался и выпрямился.

Надежда, что бедолага проблюется и утихомирится, улетучилась. От беспомощности Макс посмотрел на мыски своих ботинок.

Пилот нырнул к нему вплотную.

— Вот ты — ты — чем занимаешься по жизни? — он ткнул его пальцем в грудь. — На что у тебя сто и т?

— Я хочу воскресить мертвых людей.

Пилот закачался еще сильней.

— О! — воскликнул он. — Ты хочешь поднять всех убитых?

— Вообще всех. Всех, кто когда-либо жил на Земле.

— Молодец, — пилот ударил его по плечу. — У тебя получится. — И пилот обернулся и подмигнул Вике. — Слыхала? Твой парень хочет всех вылечить. Отличный выбор.

Вика стояла, сложив на груди руки.

Вдруг пилот воспрянул, как зомби, мгновенно оклемался, нырнул за руль. Кланяясь, наконец попал ключом в замок зажигания, теперь его следовало вынуть из-за штурвала: твердые бицепсы, вздувшиеся жилы. Макс склонился над ним, пытаясь оторвать от руля, не дать выехать.

Вика метнулась наверх, в квартиру, за друзьями, чтоб помогли управиться с воякой… Дверь настежь, раскиданы подушки, одеяло, выпотрошены сумка, чемодан, на ковре блестит мокрая серф-доска, на рыбьей ее плоскости стоит стакан, бинокль, пустая бутылка, тают кубики льда, все припорошено чипсами.

Слетела вниз: летчик за грудки вжимал Макса в стену.

— Скажи мне, парень, — прохрипел пилот. — Ты катался на моей машине?