Дмитрий Вересов - Огнем и водой

Иволгин нерешительно взглянул на Невского, тот кивнул, посоветовав соглашаться.

– Вот и чудненько! – хлопнул в ладоши Владимир Ильич. – Подождите в приемной, я прикажу послать за документами. Телефон не работает сегодня. Саботаж, дорогие мои. Везде саботаж! У меня есть предчувствие, – теперь он обращался персонально к девушке, – что мы с вами, товарищ Каплан, еще непременно встретимся!

Сима улыбнулась.

– Ильич прав! – шепнул Невский, когда они покинули кабинет вождя. – Думаю, надо передать перстень товарищу Иволгину на хранение.

Девушка сняла перстень с руки.

– Я не вполне уверен… – пробормотал Вадим. – Что мне с ним делать? Отдать в пользу голодающих детей?!

– Боже упаси!

Вадим взял в руки перстень.

– Что это за камень? – спросил он, любуясь его переливами.

– Меланит, – сказала Серафима, – черный гранат. Его нельзя украсть – так он принесет гибель; его можно купить, но тогда он не скоро снова станет волшебным. Я дарю его вам!

– А он волшебный? – спросил Вадим.

Серафима кивнула, не спуская с него глаз. Она взяла его левую руку, и Домовой почувствовал, как перстень обхватил указательный палец.

– Это слишком ценный подарок, – сказал он.

– О, да! – сказала Серафима. – Иногда с его помощью можно вернуться в прошлое, он, как магнит, притягивает к себе судьбы. Но для этого нужен портал там, где они находятся сейчас.

– Портал?! – переспросил Вадим и тут же сообразил – коллапсер это и есть портал. Его коллапсер.

– И когда? – спросил он, чувствуя себя глупо. – Когда мы сможем это сделать?..

– Скоро, оттого и торопимся, – сказал Невский. – А потом уже и никогда!

Он улыбнулся, но Иволгин почувствовал, что за этой улыбкой скрыты и страх, и надежда.

– Словом, вещица ценная, прекрасный сэр, и потому постарайтесь ее сберечь, – сказал Невский и сжал его руку. – И не открывайте двери незнакомым людям!

– Фрейлейн! – Офицер был в парадной форме войск СС – черной, с серебряными галунами. – Стоило завоевать этот город, чтобы только встретиться с вами!

Сима смотрела, как завороженная, на его фуражку, на серебряный череп над скрещенными костями. Офицер принял это за восхищение.

Небо над Невой было свинцово-серым. Таким же, как и корпус чудовищно огромного линкора, стоявшего возле Дворцового моста. «Тирпиц» возвышался напротив Адмиралтейства как символ торжества арийского духа. Иволгин смотрел на него, ощущая нереальность происходящего. Он знал, что этот корабль покоится на дне морском. А этот человек… Людвиг фон Лютц, как он представился, уже давно истлел в своей могиле. Ему на мгновение показалось, что на широком лице Лютца проступили очертания черепа, но это была только тень.

Но то, что он сейчас видел, миражом не являлось. Он не сомневался, что корабль реален, как реален и фон Лютц, сидевший перед ними за столиком офицерского кафе на набережной и не спускавший восторженных глаз с Симы Иванцовой.

– Погода сегодня не радует! – заметил Лютц.

Помимо погоды, Лютц жаловался на проблемы с метрополитеном, который был разрушен русскими при отступлении.

Говорили на немецком. Евгений Невский был гарантом их неприкосновенности, благо носил форму артиллерийского майора, на которой рядом с аксельбантом гордо красовался Железный крест. Он выглядел старше остальных, включая прилипшего к ним Лютца. Относительно его спутников вопросов возникнуть уже не могло. Вадим был штабным чиновником. Статус Серафимы не уточнялся. Лютц был чертовски вежлив, но все вздохнули с облегчением, когда он, наконец, попрощался с ними и отправился, как он сообщил сам, полюбоваться на Смольный институт, который со дня на день должны были взорвать.

– Кстати, о Смольном! Вообще-то, это несправедливо! – заметил Евгений, когда немец удалился. – Народным комиссаром должен был стать я!

Вадим покосился на него недоверчиво – он не всегда понимал, шутит Невский или говорит серьезно.

– Вернемся? – предложил он. – Переиграем?

– Это не игра, Вадим, – сказал серьезно Невский. – И я ничего не могу уже вернуть, но, может быть, у тебя получится.

Иволгин ничего не понимал, но решил не задавать пока никаких вопросов. И так голова шла кругом.

Проехал армейский «кюбельваген», за которым следовала колонна из разномастных советских грузовиков, вывозивших щебень от разбитых зданий. Было похоже, что гитлеровские планы относительно полного уничтожения города претерпели изменения. Затем мимо них промчался странный экипаж – в двуколку был впряжен молодой человек со знаком ГТО на груди. В коляске рикши развалился с довольным видом какой-то группенфюрер.

На Московской площади, Moskow-platz, больше не было памятника Ленину, только пустой постамент. Возле Дворца Советов стояло несколько штабных черных «опелей». Здание теперь охранялось войсками СС и парашютистами. Ближайшие улицы перекрыли, таких мер безопасности не было даже возле Зимнего дворца, где разместилась временная военная администрация города.

Подходить ближе явно не следовало.

– Мне страшно здесь! – сказала Серафима.

И свет погас.

– Вадим Геннадьевич! Как вы себя чувствуете? Как вы нас перепугали…

Свет резал глаза. Голоса резали слух. Было душно. Домового вывели из сферы, из лаборатории, почти вынесли и повели к лестнице, поддерживая за руки.

– Ему нехорошо, включите лифт! – крикнул кто-то.

– Нет уж, это старье застрянет еще. Лучше по лестнице. Давайте, Вадим Геннадьевич, ножками, ножками! У вас получается…

– Корнеев побежал за врачом, сейчас вернется.

Домовой понял, что его путешествие прошло незамеченным. «Может быть, – думал он, – здесь прошло совсем немного времени». Если, конечно, он действительно куда-то летал. Летал?! Да, именно такое ощущение, должно быть, испытывали братья Райт, когда впервые поднялись в воздух.

Нет, все было на самом деле, а не привиделось ему, когда он упал в обморок. Это он знал точно. Знал, потому что на его руке остался перстень Серафимы, он опустил его незаметно в карман. Нельзя, чтобы заметили.

– Мне уже лучше.

– Нет, не лучше, – это Ника распоряжается.

Вот не повезло. Впрочем, его бы и так не оставили в покое. Мерили давление, что-то спрашивали. А он думал о перстне и о том, что будет теперь.

Александр Акентьев открыл глаза – он заснул за рабочим столом. Был вечер, за окнами горели сиреневые фонари. По белому потолку, украшенному лепниной, разбегались тени. Комната выглядела причудливо – словно продолжение сна. Переплет прислушался к шуму ветра, к голосам и звукам, неразличимым для смертных, но доступным ему. Его тело было бесконечно выносливо, но разум требовал отдыха. Во сне он посещал места, о которых не подозревали составители древних гримуаров, места, о которых никогда не догадывались даже гениальные провидцы. Там тьма становилась светом, там царствовали странные существа, он понимал их язык и сам говорил на нем. Он был одним из них. И вот это пробуждение… Он пытался понять, что вырвало его из сна. На это потребовалось несколько мгновений.