Михаил Барановский - Чужие сны

– Черный, зеленый? – уточняет.

– Мне зеленый, – говорит Ирина.

– А мне – коричневый, – говорю. – Обыкновенный коричневый чай.

Какие навязчивые порой встречаются официанты!

– Расскажите мне, Кирилл, что вам снилось в последнее время? – спрашивает она, как какой-нибудь психотерапевт.

– Мне снилась рыба. Она плавала… Вам это ни о чем не говорит?

– Мне это ни о чем не говорит. Это нормально, когда рыбы плавают. Рыбы и должны плавать. Почему вы решили, что это мой сон, а не ваш? У меня даже аквариума нет.

– У меня тоже нет аквариума, – говорю. – Рыба снится к беременности.

– Но я не беременна.

– Вы уверены? Еще мне снилось, что я рожаю. И малютка был точной копией этого типа, который встречал вас тогда у консерватории. Я видел его в подзорную трубу.

– У вас есть подзорная труба?

– Да отличная подзорная труба с пятидесятикратным увеличением. Хотите, дам вам посмотреть?

– Спасибо, – говорит. – Как-нибудь обязательно воспользуюсь вашим предложением.

– А что снилось вам?

– Ну, я играла на саксофоне…

– Это мой сон! Это мой сон!

Ирина шипит:

– Не кричите. Успокойтесь. Вы что, саксофонист?

– Нет, но я мечтаю играть на саксофоне! Я все время про это думаю.

– Ладно, хорошо: саксофона у вас нет так же, как у меня аквариума. Что еще? Еще мне снилась какая-то старушка, вся усыпанная долларами…

Я снова кричу:

– Это моя бабушка! Моя!

– Да не орите вы, как сумасшедший!

– Простите, не сдержался. Скажите, вы хорошо запомнили мою бабушку? – спрашиваю.

– Я не знаю, чья это была бабушка, но думаю, что хорошо ее запомнила. А почему она вся в долларах?

– Не обращайте внимания. Она просто притягивает деньги.

– Притягивает деньги?

– Не волнуйтесь, это вполне законно. Сейчас я вас познакомлю!

– С кем?

– С моей бабушкой! С кем же еще?

– Это еще зачем? Зачем мне ваша бабушка?

– Как зачем? Вы должны ее опознать!

Я долго звоню в дверь. Может, она уже легла спать?

И Ирина говорит:

– Это неудобно… Уже поздно…

Слава богу, бабушка открывает дверь. На лице ее написано удивление. Явно не ожидала увидеть меня в компании такой красивой девушки:

– Здрасьте…

– Ба, мы на секунду только на тебя посмотреть.

– Я, конечно, польщена… – говорит.

– Ну, что? Это она? – спрашиваю Ирину.

– Вроде да…

– И что все это значит? – недоумевает бабушка.

Я говорю:

– Ты все равно не поверишь. Поэтому я тебе потом расскажу.

– Ну да… Ну да…

Мы с Ириной уже спускаемся по ступенькам, но сверху, сквозь лестничные пролеты в спину мне летит:

– Кирюша, не забудь, тебе завтра к психотерапевту!

Город стелется нам под ноги. Мне кажется, все встречные-поперечные смотрят на нее – такая она красивая. Улица петляет вдоль домов. Больше всего на свете я боюсь, что сейчас Ирина скажет: «Ну, мне пора…» или еще что-то в этом роде. Мне хочется, чтобы улица никогда не кончалась, чтобы она продолжала петлять так: день за днем, дом за домом, как лента Мёбиуса, как знак бесконечности, как перпетуум-мобиле. – Я написал для вас стихи, – говорю. – Да? – удивляется. – Мне еще никто не писал стихов. – Прочитать? – Давайте. – Это стихи про вашего бегемота. – Про какого бегемота? Ах, ну да, ну да…

– Здорово! Мне очень понравилось.

– Правда?

– Да. Давайте на «ты»? – предлагает Ирина.

– Давайте, – говорю.

И тут мои нейротрансмиттеры, дай бог им здоровья, подбрасывают мне гениальную идею, и я, следуя их рекомендациям, приглашаю Ирину в кафе.

– Что будете заказывать? – спрашивает официант.

– Нам два чая, – заявляет ему Ирина. – Коричневых. Два коричневых чая.

– Я заметил, – говорю, – ты так почесываешься и моргаешь…

– На самом деле моргаешь и почесываешься ты?

– Да. Это у меня с детства. А ты рассматриваешь свои ногти и накручиваешь волосы на палец?

– Поразительно! Значит, это не только сны! Господи, что же еще? Может быть, мы даже не подозреваем, чем еще обменялись! Как это вообще можно объяснить?

– Я думаю, все дело в нейронах или нейротрансмиттерах… Я не большой специалист. Совсем никакой. Но, думаю, какая-нибудь из тончайших нервных связей получила повреждение, переплелась с твоими нейронами.

– Честно говоря, не очень убедительно.

– Я думаю, нам надо еще раз удариться лбами. Тогда, возможно, все станет на свои места. Я часто так поступаю со своим телевизором. Бывает, начнутся помехи…

В этот момент Ирина переходит на шепот, как будто речь идет о каких-то очень интимных вещах:

– Ты что, хочешь прямо здесь? При всех?

И я отвечаю ей в том же духе. Я тоже шепчу:

– Признайся, ты ведь тоже этого хочешь?

– Ну, не знаю, – отвечает, – я так не привыкла…

Я говорю:

– Может, для чистоты эксперимента надо вернуться в консерваторию…

– И непременно на Сен-Санса, – смеется.

– Ну, не знаю насчет Сен-Санса. Мне кажется, это лишнее.

Вдруг я замечаю за столиком в глубине зала Яна. Он сидит все с той же блондинкой. Он смотрит на нас. Ну и пусть смотрит. Он видит, как я выбрасываю пальцы на руке, и на счет «три» мы с Ириной с силой ударяемся лбами, как два молодых барана.

Проснувшись на следующее утро, я тут же звоню Ирине. Спрашиваю ее:

– Что тебе приснилось?

– Я сама себе приснилась. А тебе что?

– И я сам себе… Подожди, – доходит до меня, – значит, ты снилась мне, а я – тебе!

– Да, точно. Значит, не помогло. Наверное, надо было биться лбами в консерватории.

– Что теперь делать? – спрашиваю.

– Понятия не имею. Я вчера разговаривала об этом со своей мамой. Она считает, что это пройдет, когда я рожу ребенка. Она говорит, у нее были сильнейшие головные боли, ну, еще давление, а потом она родила меня, и все как рукой сняло.

– Если следовать этой логике – у меня нет ни одного шанса…

– Прости, – говорит Ирина. – Я об этом как-то не подумала…

– Знаешь, мне не очень-то жалко для тебя своих снов. Хотя иногда бывает присниться полная дребедень. Наверное, тебе не очень приятно будет смотреть такие сны…

– Ну, если ты думаешь, что автор моих снов какой-нибудь Федерико Феллини, то вынуждена тебя разочаровать…

Днем ко мне приходит Полина и принимается рассказывать про Алика: