Мария Метлицкая - Машкино счастье (сборник)

Так вот, если не Наташей Ростовой, то Золушкой я почувствовала себя точно. Потому что, как всегда, нечего было надеть. Нечего вообще, а после родов в частности. А случай выйти в свет представился почти уникальный. Мои родители получили приглашение в почти недоступное место – новый роскошный гостиничный комплекс, стоявший на берегу Москвы-реки. «Контик» – как называло его мое поколение. Это было событие. Простые смертные туда не допускались – ни боже мой! Об отеле ходили почти народные сказания – про прозрачные лифты, про сказочные часы с поющими петухами, про бассейны с натуральными пальмами, про японские – (японские!) рестораны, где едят сырую (вы в это верите?) рыбу. Из моих знакомых там, конечно, не был никто.

И вот мне, зачуханной кормящей матери, тяжело отходившей и тяжело отродившей, вкусившей счастье материнства и уже несущей его тяжкое бремя и, конечно, даже не помышляющей о светской жизни (была ли она тогда вообще?), выпадает шанс туда не просто сунуть нос, а пройти на высоком уровне, с экскурсией (тогда по отелю водили негласные экскурсии), поплавать в бассейне, попариться в сауне, отужинать в ресторане – короче, по полной программе.

Родители робко спросили приглашающую сторону, нельзя ли, дескать, и детей захватить?

– Ну отчего же? – Дядя был добрый, дяде было не жалко. Дядя был из органов, но с виду совсем не страшный.

С мамой все было просто: во-первых, она была красавица, а во-вторых, модница. Проблемы «в чем пойти?» у нее не было в принципе. Вопрос гасился сам собой, когда открывались дверцы гардероба. Со мной было не совсем так, а вернее, совсем не так. Последними моими нарядами были «беременное» платье, отданное подругой Лоркой, скрывавшее, по-моему, уже шестой по счету живот (оно передавалось по наследству), старые джинсы и пара маек, чтобы гулять с коляской в парке.

Покупать было особо не на что, доставать было негде, да и «выходить» было как-то некуда. Это здорово выручало, но здесь был не тот случай.

– Ладно, – вздохнула мама, услышав мои рыдания по телефону, – «раз в жизни, раз в жизни», – передразнила она меня, – возьми мое черное платье.

Это было великодушно! И даже благородно! На это я и не рассчитывала. Во-первых, оно меня худит! А это всегда было главным критерием в одежде. Во-вторых, черный мне так шел! (Любовь к нему я сохранила на всю жизнь, оказывается.) В-третьих, платье было шелковистое, с открытой спиной и грудью, вырез – каре, на тоненьких бретельках. Словом, сама элегантность. В девяностые годы это уже называли «маленькое черное платье», кстати.

Я встала на каблуки, распустила волосы, и... Ну, в общем, я себе понравилась. И еще я увидела, что я такая молодая, и мне понравились мои серые глаза и черные брови, и захотелось задержаться у зеркала еще на минуту, бросить загадочный взгляд в никуда, а не пробегать мимо в халате, хвост перетянут черной аптекарской резинкой, круги под глазами, а в глазах – озабоченность, в общем, олицетворение материнства. А тут... не все, значит, истребили, гады, – это я про мужа и сына, любя, конечно.

К «Контику» подъехали торжественно: мама-красавица, как всегда, с элегантным мужем, я тоже ничего себе – красавица со слегка затравленными глазами (молоко сцежено на одно кормление вперед, ребенок остался с соседкой), муж напряженный, в свадебном костюме (другого у него не было еще лет десять).

Нам показывали комплекс, мы искренне охали и удивлялись. Конечно же, прокатились в стеклянных лифтах, поахали у бассейна с бирюзовой водой, потрогали листья действительно натуральных пальм – и наш табунчик, цокавший за этим главным дядей, показывавшим все с такой гордостью, словно это были его родовые владения, наша такая разношерстная компания умилялась, восторженно причмокивала, качала восхищенно головами и предвкушала: что же там впереди? Наверное, японский ресторан! О наивные! Мы не входили в список тех, кому полагались блага по полной программе. Мы попали туда почти случайно – просто мамин муж оказал любезность главному дяде, но в список VIP-персон все же не попал. В нашу программу входили беглая обзорная экскурсия, часок сауны и скудный фуршет – бутерброды плюс шампанское. Но мы и так были безмерно счастливы! Мы побывали почти за границей! Это было событие, достойное обсуждения с друзьями.

Итак, все возбуждены и предвкушают продолжение праздника – а я с безумными глазами ищу телефон, чтобы позвонить соседке, сидящей с моим ребенком. Телефон обнаруживается в холле, я чуть отстаю, но номер занят. Я говорю, что догоню их всех и найду в сауне, так как париться мне все равно нельзя. Процессия удаляется, а я остаюсь. И уже понимаю, зная любовь соседки к телефонному трепу, что оставшееся время, скорее всего, проведу здесь. Я уютно располагаюсь на мягком кожаном диване недалеко от таксофона и набираюсь терпения. От нечего делать оглядываюсь вокруг: в центре зала – круглая барная стойка, несколько иностранцев, что-то потягивающих из высоких бокалов, и несколько девушек – молодых и постарше, очень стильных, длинноногих и ухоженных и почему-то рассматривающих меня с интересом. Тут до меня доходит, что это – путаны и что они, видимо, недоумевают, кто я, откуда и что делаю практически на их насесте. Но минут через десять они, видя мою очередную ходку к телефону, понимают, зачем я здесь, и совершенно теряют ко мне интерес. Я осознаю, что не дозвонюсь в ближайшие полчаса, что мне бы встать и уйти. Но что я буду делать у бассейна? Сидеть и всем объяснять, что мне нельзя ни плавать, ни париться? И покоя на душе уже точно не будет. И с упорством маньяка продолжаю мотаться к телефону. Да и в конце концов здесь даже интереснее. Где я увижу эту, другую, жизнь так близко? А завтра буду рассказывать об этом подружкам – и многочасовое, муторное мотание с колясками по кругу, по кругу, как цирковые лошади, пройдет под этот треп легко и незаметно.

И тут, когда я поняла, что мне нужно делать (а это, как известно, в жизни главное), и почти расслабилась, я увидела, как ко мне, явно ко мне, направляется мужчина. Фирмач, высокий, светловолосый и бородатый, вполне симпатичный дядька. Присаживается рядом, правда, испросив позволения. На это моего скудного английского хватает (о дивные знания, полученные в советской десятилетке!). И тут я вижу, как вся публика разворачивается на сто восемьдесят градусов в мою сторону – и девочки, и бармен. Я покрываюсь испариной и выдавливаю из себя жалкое подобие улыбки. И на всякий случай отодвигаюсь от фирмача подальше – диванчик позволяет – сантиметров эдак на пять-шесть. Он радостно придвигается ко мне. Отступать некуда, только если бежать. Он что-то мне рассказывает, закидывает ногу на ногу, раскуривает трубку, и в этот момент я начинаю сомневаться: а вдруг я не права? Может, человек просто захотел побеседовать, хотя собеседник из меня... прямо скажем. Из жалкого набора слов, которые я в другой, менее ответственный момент, может быть, и вспомнила бы, сейчас осталось только «сорри» и «фенькью» – очень миленько и обнадеживающе. Именно это я и лепечу примерно раз в минуту. А его, кажется, это не слишком задевает.