Контурные карты для взрослых (сборник)

— Несколько дней не могли выйти, но жить надо, есть надо. Вышла, села картошку чистить, пусть стреляет. Вот тут была моя голова, а вот тут… — Старая чеченка показывает на пулевое отверстие в десяти сантиметрах выше.

— Страшно было?

— Привыкли, сынок. Некогда было бояться — сначала выживали, потом с мародерами боролись — и с нашими, и с русскими. А теперь опять начали дом достраивать. Было бы здоровье да руки — достроим.

Чтобы успеть посмотреть республику и поговорить со всеми, с кем запланировал, встаю непривычно рано — в девять утра. Помогает проснуться ругань во дворе — хозяйка, будто старая орлица, с клекотом напрыгивает на внучку, выговаривая ей сначала почеченски, а потом и порусски, — мать у внучки русская, на двух языках быстрее дойдет. «Учишься плохо, по дому работаешь плохо, кто тебя замуж возьмет? Ничего не умеешь! Посмотри, как ты постель заправила — мужчина даже аккуратнее сделает!» На мой взгляд, девчонка работает не разгибая спины, прошу ее не ругать.

— Неее, ленивая! — машет рукой старуха. 14летняя Марьям застенчиво улыбается. Думаю, замуж ее возьмут без проблем — красивая.

— Так и всю жизнь проспать можно, — семидесятилетний отец семейства подмигивает мне. День стариков начинается в четыре утра — в пост едят затемно. Потом — доить коров, работать по хозяйству, торговать молоком и сметаной на рынке, вечером — смотреть телевизор, обогреваясь от самодельной газовой плиты. Посреди просмотра политических дебатов гаснет свет.

— Я бы тех, кто так с электричеством делает, на десять лет бы сажал! — ругается отец. Телевизор погас в самый интересный момент.

— Он старой закалки, — смеются в темноте тридцатилетние близнецы — младшие сыновья. Из десяти детей после войны осталось четверо, шестеро внуков — сироты, о них заботится вся семья.

Старший внук и везет нас в город на старой «Волге».

Основные трассы восстановлены, но разбитых участков все еще много. Сельская дорога в ямах от снарядов. По бездорожью привычно разгуливает местное население. Чеченки, спокойно вышагивающие на десятисантиметровых шпильках по щебенке, производят сильное впечатление. Много красивых женщин — как выраженно южного типа, так и светловолосых и светлоглазых. Местная мода не очень отличается от московской, разве что головными уборами — платками у женщин и песами (тюбетейками) у мужчин. Женщины из религиозных семей закрывают волосы целиком, женщины из более светских носят косынку или просто ободок из ткани. Встречаются и женщины с непокрытой головой — незамужние. На мой вопрос, не чревато ли это насилием, чеченец качает головой и объясняет, что изнасилований практически не бывает — все знают, что именно оторвут насильнику, и это не метафора.

Город отстраивается быстрыми темпами, и если не вглядываться в детали — обычный европейский город. Стекло, пластик, белый камень.

Вывески «Евроокна», «Дом мод», «Империя обуви» чередуются с лозунгами: «Рамзан Кадыров — достойный сын чеченского народа», «Спасибо за возрожденный город, Р.А. Кадыров», «Рамзан, аргунцы с Вами!»…

Портреты Кадырова — почти на каждом доме. Часто встречается триптих: Кадыровотец, Кадыровсын и Путин — вероятно, святой дух.

В городе еще не успели восстановить водопровод, и большая часть живет с привозной водой, которую покупают. Над источниками стоят многочисленные серные бани — горячая вода бьет изпод земли. Работа есть далеко не у всех, ктото держит скот, ктото торгует на рынке или занимается частным извозом. У дорог продают бензин в десятилитровых баллонах — его варят из конденсата. Относительно приличную зарплату получают врачи, в туберкулезном диспансере со следующего года обещали до тридцати пяти тысяч рублей, около двенадцати тысяч — зарплата нарколога.

Пятидесятилетняя Татьяна, родившаяся и выросшая в Грозном, работает в нефтяной промышленности, получает шестьсемь тысяч рублей. Она не уезжала из города ни на день, военные действия пересидела в квартире. Оконные проемы завешаны фольгой, воду еще не провели.

— Мы так и пересидели всю войну коммуной — я и три семьи из подъезда.

— Русские семьи?

— Нет, кроме меня, все чеченцы. Русские уехали почти все, сейчас потихоньку стали возвращаться. Если бы не Мадина с мужем, не знаю что бы я делала.

— А как вообще чувствует себя русская женщина среди чеченцев?

— Есть специфика, но особо ее не замечаю — я же местная. Гордый народ, взрывной, опасный, но открытый. Это Кавказ. Уклад кавказский жестокий, как здешнее солнце, но очень логичный. Просто — другой. В Москве бы я не смогла жить — была там, на ногу наступят в метро — и сразу скандал. Говорят, там в одном доме люди живут, а как зовут друг друга — не знают. Тут все подругому.

Таня достает припрятанный спирт, быстро и незаметно накрывает стол. На московского гостя приходят посмотреть соседи — чеченцы.

— А боевики?

— Когда один из соседей в боевики уходил, сказал, что будут обстреливать наш район и чтобы спала одетая, и сумку собрала. А когда снаряды падали, Иса вон пятнадцать человек под огнем в убежище отвел, не глядя — русские ли, нохчи.

Сосед Иса смеется: «Я в Афгане служил, привычный». Он смущается оттого, что его хвалят. «Политика политикой, война войной, а соседи родные, свои».

— А еще одной войны не боишься?

— Бояться сил больше нет. Кончился страх. Но и силы кончились — чувствую, что еще одной войны уже не переживу, устал мой ангелхранитель.

В республике масштабно отмечают день рождения Рамзана Кадырова. На площади гуляет народ, из проезжающей машины раздается автоматная очередь — салют.

В центре заканчивается отделка мечети — как говорят, самой большой в Европе. Вечером над ней светится красным неоном «Марша ба Хьо мархи бут» — «Добро пожаловать, месяц Рамадан!». На расстоянии остановки от нее православная церковь.

У ворот стоит охранник с автоматом, еще один ходит по двору. В храме идет служба, святой отец занят, но удается поговорить со старшей — недоверчивой женщиной средних лет.

— Большой приход у вас?

— Да вон, сами же видите — семь человек на службе.

— Не обижают тут вас?

— Да пока охрана с автоматами — нет. Уйдет если охрана — стекла в момент выбьют. То окурки на территорию кинут, то еще что.

Молодые приходят — якобы помолиться и свечки переворачивают, плюют.

Из припаркованной рядом с оградой машины внезапно раздается чеченская музыка на полную громкость. Староста подбегает к ограде и кричит: «Выключи немедленно, совести совсем нет!» Музыку выключают.

— Да что спрашивать, сами же видите!

— Уехать хотели бы?

— Очень. Но некуда. Мы никому не нужны.

Из ворот церкви выходит женщина в косынке, быстро надевает большие темные очки, уходит скорым шагом. За мгновение мы успеваем заметить высокие брови вразлет, орлиный нос, смуглую кожу. Приехавшие со мной чеченцы возбужденно переговариваются — неужели чеченка? Нет, говорю, наверное, осетинка. Похожа на осетинку. Православная чеченка — повод для большого скандала, ее семья станет прокаженной, никого из семьи не возьмут замуж, определенные круги могут объявить охоту на нее — объясняли мне когдато.