Коллектив Авторов - Здравствуй, племя младое, незнакомое!

Я вот про деньги заговорил... К слову сказать, брат, в моем окружении с детства не было людей, которые верили бы во что-нибудь, кроме денег. Я сам долго и искренне думал, что те, которые не преклоняются перед деньгами – просто неудачники в жизни, а словами и идеями прикрываются, чтобы пыль в глаза пускать людям и себе... Им, дескать, хорошо и без денег живется, и что, мол, не в них счастье... Лабуду всякую несут... Да, брат, я так всерьез думал, пока не прожил с Настеной эти годы... О ней ведь я тоже, брат, в начале думал: правильный выбор сделала дева – денежнее меня у нее в окружении никого не было. Так, мелочь всякая, которых она называла «способными людьми». Я все смеялся: «Больно долго они в „способных“ ходят, так и не успеют пожить нормально!» А теперь, старик, я знаю наверняка, – расстанься я с ней тогда, стала бы жить на свою нищенскую зарплату, копейки бы считала, экономила бы на еде, на транспорте – чтобы платьишко новое купить или, там, в театр сходить... И ведь вот что самое главное, брат, все равно не сломалась бы... Да... Такие они апельсины – идеей могут жить... Приходила бы в восторг от солнышка, дождика, первых зеленых листочков, лыжной прогулки... Иногда бы, наверное, плакала от униженного самолюбия: сейчас ведь настоящие интеллигентные люди не в почете, а все равно – считала бы, что жизнь есть великое благо, и верила, верила бы в какое-то абстрактное добро и небесную справедливость... Они без веры не живут... Доверяла бы всем подряд, сострадала бы, жалела бы всех... Вот такая она у меня была... Стояла бы в вагоне по утрам, зажатая потным людом, и мечтала бы о том, что, может быть, в перерыве удастся почитать новую купленную газетку или книжку... И это бы ее, старик, согревало... Ты мне этим и дорога, Настенька... Слышишь ты, имя-то какое – Настенька! Когда поженились, все восторгался и говорил ей: «Мы с тобой, как персонажи из сказки про аленький цветочек... Полюбила ты меня, зверя косматого, коммерсанта новоявленного, невежественного». И то правда, когда на банкетах собираемся вместе, посмотришь вокруг – и вроде ни одного лица человеческого не видишь, а все сплошь одни алчные рожи какие-то с бегающими глазами... Потому как мысли у всех об одном и том же – как бы его другие не обвели вокруг пальца, или чтоб повыгоднее какое-нибудь дельце состряпать.

Боже ты мой, каких только талантов у нее не было, ну обо всем-то она знает, все понимает, во всем разбирается! В Большой театр с ней идешь, а она, старик, по дороге все расскажет, кто будет петь и как, да так грамотно и интересно, что программки покупать и не надо... Думаешь, она искусствовед какой-нибудь? Нет... Она филологический кончила. И школу музыкальную окончила, и в хоре университетском пела, пока училась. Потому так хорошо и в музыке разбиралась... А нам, ящикам, только занавес Большого театра откроют, мы уж и рады, хлопаем изо всех сил... Как же, вышли в свет, сидим в партере, потом будем на работе говорить, что и мы ходим в Большой по воскресеньям... А копни нас хорошенько – ни ухом ни рылом в искусстве не разбираемся. Хоть тебе в опере, хоть тебе в балете... А ведь интеллигенцию из себя корчим! Я-то еще над собой способен посмеяться, а вот Симановский – этот не признается никогда! Морду соорудит умную и все Насте поддакивает. Повадился на концерты с нами ходить, разговоры всякие про музыку с Настей ведет, а с ним и сидеть-то рядом противно: чешется, зевает всей пастью, пиджак снимет – еще ладно, а то ведь иной раз и башмаки снимет под креслом, так что люди из других рядов начинают оглядываться – такой дух идет. О себе он говорил так: «я без комплексов». А я скажу – просто хам! Настенька о нем метко заметила: «У Симановского к музыке потребительское отношение. Так раньше дельцы в комиссионки заглядывали: какой товар нынче идет?» Он ведь дочь свою сунул в музыкальное училище, и все родственники ему помогали в этом. Говорит и смеется: «Она у меня к наукам не очень способная, пускай колошматит по клавишам, за границу будет ездить с концертами. А имя мы ей сделаем». А... ну их к... Я ведь про Настеньку. А то сядет вечером играть... Пианино я ей сразу же купил, как только ко мне переехала, немецкое. «Блютнер» называется. Прыгала как ребенок от радости. Тетка-сучка инструмент не разрешила забрать, хоть принадлежал он Настиной матери... Да вот... играет это она и рассказывает мне. «Это, – говорит, Шуман... Его романтическую музыку сразу можно узнать...» А я не отличаю, мне что Шуман, что Шуберт... Нашему брату – ящику, понятней Малинин или Высоцкий. Я ведь почему послушно ходил на концерты? Да потому, что боялся одну отпускать. И скажу тебе, брат, честно, опера или балет стали мне понятнее, чем инструментальная музыка. Может, я еще в стадии развития? А? Чего ухмыляешься и усы топорщишь? Мне всего сорок, и иногда кажется, что я только с ней и жить-то по-человечески начал...

Ах, старик, а как она знала поэзию! Сколько чудесных стихов она знала наизусть... Конечно, это была ее специальность, и она прямо-таки жила ею... Помню был случай... В октябре это было... Поедем, говорит, на могилку

Есенина, сегодня его день рождения... Ну приехали на Ваганьковское, а там возле могилы поэта уйма народу уже толпится: цветы приносят и потом возле могилы стоят и стихи читают вслух. Один прочитает, замолкнет, другой подхватывает. И так по кругу. И вдруг возникла пауза, тишина... А после этой паузы вдруг слышу я знакомый тоненький голос Настены... Хорошие такие стихи, и очень все грустные. Стала она читать про собаку, а в это время какой-то гад, вроде бы мимо проходил и что-то в насмешку над нами вякнул. Потом подошел ближе и стоит ухмыляется. Я тихо так к нему подошел, взял за воротник и перевел его на другую дорожку... Стерпел, видит морда у меня крутая, рука тяжелая... подождали они меня у выхода с кладбища, трое их было, потому что такая мразь по одному не высовывается. Я им хорошо врезал, впрочем, хвастать нечем – народ был какой-то мелкий... Настена испугалась, заплакала, милиция откуда-то вынырнула. Я всех угомонил, дал бабки омоновцам: «Недоплатил, – говорю, – ребятам-могильщикам, ну у нас здесь и разборка небольшая вышла...» Разошлись тихо...

Ну, о музыке и стихах тебе неинтересно, вижу по роже твоей... Тебе же главное надо... А все началось и... кончилось из-за моей первой жены – Саньки... Сыграла эта сучонка роль ведьмы в односерийном фильме... обо мне... Десять лет назад перебросилась она от меня к Симанскому. Этот хмырь тогда только что загнал в гроб свою вторую жену, купил «вольво» и стал чаще заходить к нам в гости. Он всегда заигрывал с Александрой: на нее везде мужики заглядывались, и он не отставал, но делал это очень осторожно: меня боялся и только шутки шутил: «Хороша Маша, да не наша!»

Положил, значит, он, глаз на мою дуреху-то, а она, падкая до тряпок и всякой лабуды, все подарками его дорогими восторгалась, а потом и вовсе – ушла к нему. Перекупил Симановский ее, видно, уж очень хотелось ему иметь русскую красавицу в своем доме... Я шибко переживал поначалу, и все пытался залить горе вином... Морду хотел ему набить, но было неудобно: ведь у нас родственные фирмы и мы были крепко повязаны общим делом... Он же меня и утешал, все пел мне: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло...» Теперь, после встречи с Настеной, вижу ясно, что за бабу, которая уходит к другому, не морду бить надо, а доплачивать. Разве такая, как Настенька, смогла бы... Симановский, однако, дружбы со мной не терял, потому что знал – партнер я в делах надежный... Вот почему и не отлипал от меня... Обидно, было, конечно, что на такое говно променяла... Пил я тогда много, но, как говорится, нет худа без добра – через это дело и познакомился я со своей голубушкой...