Эмилия Прыткина - Свадебный переполох

Гости ушли поздно, но пообещали вернуться в ближайшем будущем, чтобы совершить таинственный «ншандрек». Нервы Арусяк сдали окончательно, и как только за Вачаганом и семейством захлопнулась дверь, она расплакалась и пошла в свою комнату, где сидела Офелия и внимательно изучала какую-то бумажку. Увидев племянницу, она улыбнулась и сказала, что сегодня ночью всенепременно освободит свое астральное тело, поскольку наконец-то поняла, в чем была ее ошибка. В доказательство своих слов тетка показала племяннице шнурок, привязанный к левой ноге, и попросила ее дернуть за шнурок, как только она увидит, что тело вышло из тетки и парит под потолком.

– Только не раньше и не позже! – пригрозила она и нырнула под одеяло.

Арусяк, которой совершенно не хотелось спать, села на кровать и взяла в руку шнурок, пообещав тетке, что не сомкнет глаз, пока не увидит это самое тело. Сидела она часа два, думая о прошедшем дне и планах на будущее. Через два часа, так и не дождавшись выхода астрального тела Офелии, Арусяк выпустила веревочку, легла на кровать и вскоре заснула.

На другом конце города перед компьютером сидел Вачаган и затаив дыхание читал ответ от любимой Катеньки. Вардитер Александровна пилила невестку за плохой торт, от которого у нее случилось расстройство желудка, а Сурик лежал на диване и довольно улыбался, предвкушая скорую женитьбу сына.

В доме двенадцать, на пятом этаже, тоже никто не спал. На кухне с заплаканными глазами сидела толстая Марине и периодически всхлипывала. Перед ней на коленях стоял Араик и клялся-божился, что знать не знает девицу, которая сидела в камышах.

Утро Арусяк началось с таинственной пропажи: исчезли любимые джинсы. Обыскав шкаф и решив, что джинсы похитила Рузанна, с недавних пор работающая над сменой имиджа, Арусяк направилась в спальню к невестке. Рузанна сидела на кровати и красила ногти на ногах: один ноготь – в черный цвет, другой – в синий, третий – в красный.

– Говорят, так модно, – серьезно сказала она, любуясь разноцветными ногтями.

– Джинсы мои не брала? – с порога спросила Арусяк.

– Нет, их бабушка с утра взяла, – ответила невестка, докрашивая мизинец.

Арусяк шмыгнула носом и направилась к бабушке. Напевая под нос армянскую мелодию, жалобную и протяжную, Арусяк-старшая строчила на машинке. Приглядевшись, Арусяк узнала свои любимые джинсы.

– Ба! Ты что делаешь? – удивилась Арусяк.

– Вот, юбку тебе делаю нормальную! Не пристало моей внучке, которая без пяти минут замужем, ходить в брюках! С семи утра сижу! Смотри, какая красота получилась, вот! – Бабушка подняла руки и продемонстрировала Арусяк плод своих стараний.

В руках старушки красовались брюки, вернее, то, что от них осталось: штанины были распороты по шву и сшиты так, что получилось подобие юбки.

Арусяк плюнула в сердцах, понимая, что спасти брюки уже невозможно, и поплелась на кухню заваривать кофе. На кухне сидела Аннушка и выщипывала брови. Увидев дочь, она улыбнулась, отложила пинцет в сторону и стала воодушевленно рассказывать, какой распрекрасный сон она видела нынче ночью.

– Мы сидели с тобой и обсуждали, где и как пройдут торжества по поводу обручения, ах! – Аннушка закатила глаза.

Вскоре к восторженным рассказам жены присоединился счастливейший отец на свете – Петр Мурадян, который посулил Арусяк и свадебное путешествие, и квартиру в центре Еревана, и машину, и кучу других приятных вещей. Арусяк вспыхнула и заявила, что замуж выходить пока не намерена, тем более что у них с Вачаганом возникли некоторые разногласия во взглядах на жизнь, и ей необходимо время, чтобы понять, сможет ли она жить с таким человеком. Время ей было необходимо, чтобы выкрасть паспорт и деньги для покупки билета на самолет до Харькова. Петр пожал плечами и сказал, что им с Аннушкой хватило и нескольких часов, чтобы понять, что они любят друг друга и хотят провести остаток жизни под одним одеялом. Арусяк закусила губу и предложила дать ей хотя бы месяц, чтобы она могла получше присмотреться к своему будущему мужу. Аннушка поддержала дочь, сообщив, что семейство Сурика внушает ей подозрение, в частности Вардитер Александровна, да и сам Сурик, который весь вечер только и говорил об их трудном финансовом положении и намекал на то, что лишняя копейка им не помешает. Петр нахмурился, тяжело вздохнул и сказал, что дает дочери на раздумье месяц, и ни днем больше. Через месяц же он предполагает обручить молодых, а еще через пару месяцев – сыграть армянскую свадьбу по высшему разряду.

Но это была не единственная гениальная идея, возникшая в голове Петра. Подумав, что брак дочери – отличный шанс вернуться наконец-то на родину предков, он уже строил план по продаже своего ресторана и имущества в Харькове и переезда в славный город Ереван. Аннушка план мужа не одобрила категорически, поскольку перспектива жить рядом с родственничками мужа совсем ее не радовала. Впрочем, особо она не противилась, сказала только, что ей тоже необходимо время на раздумье. Сейчас же она пыталась разгадать загадку: отчего у ее любимой свекрови не случился понос после того, как она, разозленная донельзя выпадами в ее сторону при посторонних людях, подлила ей в кофе пурген. О том, что от поноса уже двенадцать часов страдает Вардитер Александровна, которая по ошибке выпила бабкин кофе, Аннушка не знала и гадала: было ли лекарство просрочено или у свекрови луженый желудок?

Тем временем Петр закурил сигарету, посмотрел на дочь и поинтересовался, где она была вчера вечером. Арусяк, надеявшаяся, что отец на радостях забудет о том, как дочь ушла за хлебушком, а вернулась через три часа без оного и в мокрых штанах, помялась и сказала, что в ближайшем магазине хлеба не было, а посему она отправилась в другой, где долго стояла в очереди.

Петр нахмурился и мягко поинтересовался у дочери, почему она пришла в мокрых штанах. Арусяк, понимая, что, если рассказать о приключении в камышах, отец больше не выпустит ее из дома (разве что выведет на прогулку на поводке), заморгала и сказала, что упала в лужу, когда возвращалась домой.

– А где хлеб? – продолжал допытываться Петр.

– Хлеб… а хлеб перед моим носом закончился, – соврала Арусяк.

Желая избавить себя от дальнейших расспросов, Арусяк допила кофе и уж было собралась пойти к Офелии и снова напроситься с ней на вернисаж, как на кухню вошел мужчина преклонных лет с огромным пузом, выпирающим из-под сорочки. Это был не кто иной, как Гарник Арзуманян – лиазор дома тридцать один по улице Тихого Дона.

Бари луйс, Гарник!

Причина, побудившая Гарника в столь ранний час прийти к своей соседке Арусяк, которую он не особо жаловал, была самого что ни на есть серьезного, можно сказать мирового масштаба. Гарник вот уже десять лет как следил за порядком в доме тридцать один по улице Тихого Дона и звался в народе лиазором. Лиазоров выбирали в ЖЭКе на общем собрании жильцов, когда стали заселять многоподъездную панельную девятиэтажку. От дома тридцать один на собрание явился один Гарник, и сам себя выбрал лиазором. На следующий же день он позвонил в дверь квартиры Арусяк и гордо заявил: