Никколо Амманити - Да будет праздник

Саверио стиснул рукоять Дюрандаля, словно желая раскрошить ее. Он мог бы прикончить старого ублюдка. Это было бы так просто. Один точный удар меча между третьим и четвертым шейным позвонком.

– И разве он не прав? – Серена ткнула в него указательным пальцем. – Посмотри на себя, ты уходишь из дома украдкой с карнавальными костюмами и мечом под мышкой и отправляешься к дружкам играть… Тебе не тринадцать лет. И я не твоя мамочка.

Саверио, вжав голову в плечи, принялся ковырять паркет острием Дюрандаля.

– Так больше продолжаться не может. Я потеряла к тебе всякое уважение. Мне нужен настоящий мужчина. Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему я не хочу заниматься с тобой любовью? – Он повернулась и ушла в комнату. Оттуда раздался ее голос: – Давай. Бегом. А то дружки уже заждались. И выкинь мусор.

Саверио с минуту постоял в дверях. За порогом гроза не думала успокаиваться. Если он уйдет сейчас, его жизнь на неделю превратится в ад. Он убрал Дюрандаль в коробку, а пакет с туниками в кладовку. Приложился к бутылке. Лучше лечь спать на диване. К утру Серена поутихнет, и они смогут помириться или что-то вроде того.

Надо доказать ей, что он не дохлый таракан. И есть лишь один способ сделать это: выполнить квартальный план, заткнув рот старому ублюдку. До конца квартала еще месяц, и, если начать работать по-черному, можно успеть. Он сделал еще один глоток настойки и в расстроенных чувствах отправился в ванную чистить зубы.

Какого дьявола ему взбрело в голову убивать Лариту? Для этого ему придется взять выходной, а сейчас, когда он в полном минусе, отгул, прямо скажем, окажется не к месту. И потом, признаем это, Звери тоже, как и жена, перестали в него верить.

Саверио сплюнул пасту в раковину, вытер губы и взглянул на себя в зеркало. Виски почти совсем побелели, да и щетина на подбородке была с проседью.

“Тебе не тринадцать лет. И я не твоя мамочка”.

Серена права. Чертовски права. Если он не докажет, что ему можно доверять, после смерти отца она не отдаст ему управление фабрикой.

“И у меня на руках два сына. Они не должны расти с мыслью, что их отец – ничтожество”.

Если все так считают, в этом виноват он, и только он.

“Баста! Пора кончать с этой сатанистской сектой. Завтра соберу Зверей и объявлю, что игра кончена”.

Он снял рубашку и майку. Жидкие волосы на груди тоже начали седеть. Он включил было душ, но перекрыл воду. Лицо исказилось в немом вопле. Щеки были влажные от слез.

Как он дошел до жизни такой? По какой нелепой причине он добровольно заперся в клетке с этой гарпией и выбросил ключи от своего существования? В юности у него было столько планов. Проехать поездом по Европе. Отправиться в Трансильванию посетить замок графа Влада. Увидеть дольмены и скульптуры на острове Пасхи. Изучить латынь и арамейский. Ничего из этого он не сделал. Он слишком рано женился, к тому же женился на женщине, обожавшей отдых на курортах и походы по аутлетам.

Саверио вернулся к умывальнику и снова посмотрелся в зеркало, словно чтобы убедиться, что это все еще он. Он взял полотенце и накрыл им себе голову.

– Подожди… подожди минутку, – сказал он себе.

Как он мог забыть. Сегодня был особенный день, и какая-то ссора с Сереной не может перечеркнуть его. Он чувствовал каждой клеткой своего тела, что это было начало новой жизни, надо только решиться на бунт. И дело было не в Джерри Скотти и даже не в туче с ликом Сатаны, явившейся ему как предзнаменование, дело было не в Куртце, позвонившем ему с предложением стать его представителем. Дело было в этом “нет”. Оно было слишком чудесное. Слишком вдохновляющее, чтобы вот так его отбросить. Первый раз он сказал “нет”. Настоящее “НЕТ”.

“Если распустишь секту, ты должен отдавать себе отчет, что отныне твоя жизнь будет лишь длинной чередой “ДА”. Ты должен отдавать себе отчет в том, что будешь медленно угасать, под всеобщее безразличие, как свеча на забытой могиле. Если ты сейчас положишь Дюрандаль и ляжешь спать на диване, не будет больше черных месс, сатанистских оргий и расписанных эстакад. Не будет больше ужинов с учениками. Никогда. И ты не будешь оплакивать их, потому что будешь слишком подавлен, чтобы вообще что-то оплакивать. Решай сейчас. Решай, раб ли ты своей жены или Мантос, верховный магистр Зверей Абаддона. Решай, черт побери”.

Он стянул с головы полотенце, залпом прикончил “Ягермейстер”, взял электробритву, включил ее и побрился наголо.

“Выдохся!”

Фабрицио Чиба на “веспе” спускался с Монте-Марио по виражам серпантинной дороги. Выжав газ до упора, он заваливался в повороты, как Валентино Росси. Он был вне себя. Эти подлецы в “Мартинелли” говорят, что он выдохся, и пытаются его подсидеть. Его, спасшего их от банкротства, продавшего больше, чем все остальные итальянские писатели, вместе взятые, его, переведенного на двадцать девять языков, включая суахили и ладино.

– И в придачу вы загребаете двадцать процентов с иностранных изданий! – выкрикнул он, обогнав на повороте “форд ка”.

Если они думают, что могут обращаться с ним, как с монашкой-булимичкой, они глубоко заблуждаются.

– Что вы себе вообразили? Да из-за меня издательства передерутся. Еще посмотрите, когда я издам свой новый роман, жалкие мерзавцы.

Он начал шнырять между машинами в плотном потоке на бульваре Милицие. Затем выехал на трамвайную полосу. На красном свете, взвизгнув колесами, резко затормозил.

Надо сменить издателя. И потом уехать из этой гребаной страны. “Италия меня не заслуживает”. Можно жить в Эдинбурге, среди великих шотландских писателей. Он не пишет по-английски, но это не важно. Кто-нибудь его переведет.

“Элис…”

Перед глазами возник образ: они вдвоем в шотландском коттедже. Она нагишом переводит, а он готовит ригатони “сыр и перец”. Он позвонит ей завтра и извинится.

Крупная, с кофейное зерно, капля упала на лоб, за ней другая на плечо, затем на колено, затем…

– Не-ет!

Хлынул дождь. На тротуарах люди заметались в поисках укрытия. Защелкали зонты. Порывы ветра затрепали платаны по сторонам улицы.

Фабрицио решил все же ехать вперед, его литературный агент жила неподалеку. Там он примет горячий душ, и затем они спланируют контратаку.

Фабрицио выехал на набережную. Миллионы машин стояли в пробке в направлении подземного туннеля и гудели на все лады. Ливень хлестал по крышам, асфальту и всему остальному. Свет фар дробился в струях воды, слепя глаза.

“Что, черт возьми, творится?

Пятничный вечер + гопники, выехавшие “прошвырнуться” + дождь = пробки в центре на всю ночь”.

Фабрицио терпеть не мог пятничные вечера. Орды варваров из Пренестино, Ментаны, Чинечиты, из Кастелли, из кварталов за кольцевой дорогой заполоняли центр города, Трастевере и Пирамиду, штурмуя пиццерии, ирландские пабы, мексиканские рестораны и сэндвич-бары. Решительно настроенные повеселиться.