Ева Ланска - Четверо мужчин для одной учительницы

– Они все тоже рисовали гениталии?

– Ну, нет, конечно. Не только, – Вика хитро посмотрела на Наташу из-под длинных темных ресниц. – Но ты права в том, что художника, да и любого нормального человека, не может не волновать эта тема. Во все главные моменты своей жизни – рождение, половой акт, смерть – человек бывает голым. Обнажение – это способ самораскрытия, знак доверия миру. Ты знаешь, что в древнем Израиле мужчина, принося клятву, должен был положить руку на свои гениталии или гениталии того, кому он клялся...

– Так! Девушки у окна! Вы болтать сюда пришли? – Голос хозяйки вороньего гнезда вернул студенток в скучную реальность.

– У тебя, кстати, реферат есть? – спросила совсем тихим шепотом Вика.

– Есть. А у тебя?

– Не-а...

– И как же ты?

– Ситникова... Наталья? Пожалуйста, слушаем вас. – Воронье гнездо выжидающе повернулось вокруг своей оси в сторону Наташи. Два круглых тоскливых глаза уставились на нее в упор. Наташа встала.

– Евгения Борисовна, я сегодня не взяла с собой реферат, забыла. Но я готова его защищать, если вы разрешите. Я его помню. И цитаты у меня с собой.

– Ну, хорошо, попробуйте. У вас, я вот смотрю, пропусков занятий нет. – Преподавательница провела красным ногтем по строчке журнала и постучала им же по столу, призывая к тишине. – Так, ребята, слушаем внимательно!

Перед Наташиными глазами всплыло сразу несколько текстов, можно было даже выбрать, какой из них произнести. Она минуту подумала и начала:

«...За свою долгую жизнь Лев Николаевич Толстой не раз отказывался от написанного им прежде. Но за четыре года до смерти он записал в своем дневнике: „Умираю и думаю, и пишу все в том же направлении... Тайна в том, что я всякую минуту другой и все тот же...“. Наташа почувствовала, как Вика смотрит на нее, не понимая, что происходит. Готовый реферат, подписанный фамилией „Ситникова“, лежал на краешке стола. Наташа и сама сейчас не отдавала себе отчет в том, почему она так поступила. Ей захотелось так сделать и все. Материал она знала почти наизусть. У нее была превосходная память на текст, способность стройно и логично выражать свои мысли, говоря как по написанному в любой ситуации. Эти способности как-то сами собой обнаружились в ней во время бесед с Еленой Николаевной. Наташа слышала свой ровный, размеренный голос, словно со стороны:

«...Достоевский считал „Анну Каренину“ одним из лучших русских романов... А Некрасов даже написал эпиграмму:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,

Что женщине не следует «гулять»

Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,

Когда она жена и мать...»

До Вики начало доходить, ради кого Наташа демонстрировала литературный эквилибр. Синева ее прекрасных глаз расплескивала благодарное удивление. Наташа почувствовала это всем телом и быстро взглянула на Вику. Глаза их встретились. Это соприкосновение так взволновало... Жгучее тепло наполнило живот.

Наташа взяла в руки «кирпич», чтобы озвучить несколько цитат. Вика склонилась над обнажившимся рисунком на парте и, игриво глядя на подругу, медленно провела рукой по верхнему лепестку. Пряди ее волос нехотя сползли с плеча, луч солнца лизнул смуглую скулу и полураскрытые в улыбке губы. Совсем не накрашенные. Чуть потрескавшиеся. Наташа почувствовала, как краснеет, и выпалила намеченные цитаты в два раза быстрее...

– Хорошо, хорошо, достаточно, давайте зачетку. Но работу не забудьте сдать, – услышала она наконец голос преподавательницы и с облегчением села на место. Положив свой реферат перед Викой, она шепнула ей на ухо:

– Перепиши фамилию и сдавай.

Вика посмотрела на Наташу с восхищением и пропела:

– Спасибо, дорогая, выручила. Я твоя должница.

Из аудитории они вышли подругами. Но дальше их пути расходились. Вика была из другой группы, годом старше. Они договорились «как-нибудь встретиться», дружески расцеловались, но продолжали стоять, глядя друг на друга.

– Я тебе говорила, что у тебя очень красивые глаза, – сказала Вика.

– Спасибо.

– Это правда.

– А почему ты села ко мне? – спросила Наташа, чтобы не выпалить кучу ответных комплиментов подруге, уже готовых сорваться с языка.

– Мне нравятся девушки, – ответила Вика. И, выдержав двусмысленную паузу, добавила с лукавой улыбкой: – С прямой спиной. Ну, пока, дорогая!

Наташа проводила взглядом пшеничную Викину макушку, скрывшуюся в разноцветной толпе, и ей вдруг захотелось вернуться в аудиторию за их расписную парту, чтобы разобраться в нахлынувших чувствах. На последних рядах последние двоечники выясняли, что надо было готовить к зачету. «Их стол» с цветком-пастью был свободен. Наташа вгляделась в рисунок. Сейчас она видела в нем только пенис. Вызывающе откровенный, отвратительный. Она первый раз за последнее время осмелилась вспомнить весь ужас и стыд, связанный с этим «предметом». Осмелилась потому, что теперь она не одна со своим кошмаром. В ее жизни появился человек, который поймет и не осудит, объяснив логично и просто: «У нее было неправильное отношение к мужчинам и к сексу. Любви уже нет. Есть обида, злость на себя и на него. Она пыталась освободиться от зависимости, она стремилась очистить свою душу от похоти...»

С Кириллом Наташа познакомилась в том самом ювелирном, куда зашла за серебряными столовыми приборами. Она не удержалась, чтобы не примерить очень красивое кольцо, и услышала за спиной:

– Девушка, у вас такие красивые пальцы... Вы, наверно, пианистка?

– Нет, я не умею играть, – хотела она обернуться, но голос попросил:

– Не оборачивайтесь, пожалуйста. Я хочу угадать цвет ваших глаз. Мне кажется, они серые...

Глаза оказались действительно серыми, а Наташа действительно совсем не умела играть. Он встречал ее после лекций с неизменной красной розой, ухоженный, со снисходительной полуулыбкой на четко очерченных губах. «Ситникова, ты где отхватила такого парня? У вас же на филологии одни бабы?» – Девчонки в общежитии с трудом переваривали несправедливость.

Это продолжалось чуть больше месяца. Кино, музеи, прогулки, рассказы о семье: «мы ведем нашу родословную от Меньшиковых», «в нашей семье все обращаются друг к другу на „вы“, как это было принято в русском дворянстве», нежные поглаживания по руке и робкие, почти детские поцелуи. Он был воспитан и обходителен, смотрел не на нее, а словно сквозь, но она не успела подумать об этом... А потом он пригласил ее на день рожденья. Наташа одолжила платье у Лены, соседки по комнате. Лена накануне купила его в ГУМе и еще ни разу не надевала...

Что было дальше, вспоминать стыдно и страшно. Кричать и звать на помощь казалось ей бесполезным и глупым, в огромной квартире в центре Москвы они были одни – Кирилл с друзьями и Наташа. И она пришла туда сама, в новом платье, с подарком, ее никто не заставлял... Она так и не поняла, как могла она, не глупая девушка, оказаться в такой банальнейшей ситуации, которую, казалось, сама не раз видела в кино, читала, слышала от других... От этого было еще обидней и стыдней...