Ева Ланска - Четверо мужчин для одной учительницы

И, тем не менее, Ашану сегодня удалось почти невозможное! Он оживил мою наказанную сексуальную фантазию... Он мог бы гордиться собой, если бы знал, какие картины я начала представлять к концу нашего интервью о «половом воспитании». Я воображала, как этот бешеный зверь занимается любовью, как он рвет на части, любуясь порванной плотью. Было стыдно, но от этого стыда еще слаще... Возможно, моя фантазия ожила потому, что реальность ей не угрожает. И, возможно, весь напор иранца растрачивается до постели, и в сексе он эгоистичен, ограничен и скучен, как прирученный буйвол... Я никогда этого не узнаю. Так лучше. Я не стану очередным трофеем в его коллекции. Я больше не стану трофеем ни в чьей коллекции! И это еще одна моя маленькая победа...

А ночной Париж меня подождет! Я верю в это! Подождет, когда я вернусь сюда с любимым! Если это вообще еще возможно...

Пока же есть первый результат – первое задание из четырех выполнено. Мне просто повезло. Все оказалось слишком легко. Нужная информация всплыла сама собой почти без всяких усилий.

Закон, что новичкам везет, работает и здесь. Расслабляться нельзя. «Никогда, никогда, никогда нельзя расслабляться», – говорит Вика... Надеюсь, скоро я смогу ей все это рассказать. И она улыбнется, искупав меня в синеглазой волне. Я так скучаю по ее улыбке...

Нежно-голубое парижское утро вплывало вкусным запахом свежесваренного кофе и румяных хрустящих булочек. Наташины вещи уже собраны, через полчаса подойдет такси – и в аэропорт. Следующий пункт ее маршрута – Москва... Наташа стояла у окна гостиницы и смотрела, как тень от домов сползает с огромной круглой клумбы посреди перекрестка. Высвободившиеся из-под тени цветы вспыхивали словно лампочки – желтые, пурпурные, алые, васильковые. «Цветы растут там, где ценят красоту, или красота и гармония расцветают там, где много цветов», – подумала она и улыбнулась детской несуразности высказывания. Это минутное возвращение в детство, эти великолепные цветы и отступающие тени напомнили ей совсем другой день ее жизни, давно оставшийся в... Где? Где живут прожитые дни? Вот бы знать...

Наташа перенеслась в тот далекий день так легко, словно он ждал за дверью ее номера, словно это было вчера, а не много лет назад за тысячи километров от этого солнечного, картавого, утопающего в цветах и ароматах города.

Ей было лет 14 или 15... День был такой же солнечный, но еще по-весеннему прохладный. Весна в ее холодном маленьком городке долго не могла согреться. Шагая вдоль унылого строя серых пятиэтажек, Наташа следила, как проворно ее тень пыталась обогнать свою хозяйку. Дома стояли вразнобой, словно отряд призывников, перепутавших команды «кругом» и «ровняйсь». В этом микрорайоне она оказалась впервые, но он почти не отличался от других районов городка. Улица Рабочая, дом 11, 13, 15... ей нужен 37. Мать, как обычно, перехватив денег до зарплаты у очередной знакомой, послала ее вернуть долг – несколько пережеванных жизнью бумажек. На этот раз она искала какую-то Елену Николаевну Смольянинову, которая и проживала по адресу «улица Рабочая, дом 37». Каблуки Наташиных туфель глухо стучали по раненому асфальту, прохожих вокруг почти не было. Размеренный звук шагов уносил ее мысли прочь от играющей с ней на облезлых стенах собственной тени. Она размышляла о том, что любое имя или название уже само по себе раскрывает жизненную историю своего обладателя. Все равно – одушевленный этот обладатель или нет. Его образ возникал в голове как картина, стоило только произнести имя вслух или «про себя». Вот, например, от звуков слова «Хабаровск» перед глазами сразу всплывают какие-то хибары и амбары, слышится смех (ха-ха-ха) удалого барина, которого занесла сюда нелегкая, и веет холодом... «Москва» – квадраты площадей, окон и ворот, маски на лицах. И все квакают на разные голоса. Москва – это масса, раскатистость, даже расКВАтистость... Странно, что нет такого слова. А «НьюЙорк», наоборот, – выстрел в небо. «Нью» – ракеты приготовились, и «йорк» – взметнулись в синюю высь, как по сигналу стартового пистолета.

С именами людей такая же история. Когда их классная объявила, что к ним переведут нового мальчика Антона Телышева, Наташа сразу представила: вялый юноша с пушком над пухлой губой и картофельным носом. Давит прыщи, любит смотреть кино «про войну» и бывать у матери на заводе. При чем здесь завод? Не важно, любит и все. Он же таким и оказался, этот «ботан» Телышев, как Наташа его вообразила. Или когда мать недавно спросила у соседа: «Как здоровье Клавдии Васильевны?», – звуки сами нарисовали полную женщину в цветастом халате. Она варит варенье, жутко сладкое, «чтобы не закисло», записывает рецепты из телевизора, кипятит белье в кастрюле, прикладывает лопух к своей подагре и всех достает советами, как лечить подагру и как варить варенье. Любопытно было бы проверить.

От имени «Елена Николаевна Смольянинова» веяло аристократизмом. Что такое этот «аристократизм», Наташа не смогла бы объяснить, представлялось лишь что-то неопределенное: ясный взгляд, прямая спина, хорошие манеры, образованность, аккуратность в одежде. Интересно, совпадет ли ее «картинка» с реальным человеком, которого она увидит? А ее собственное имя? О чем оно говорит? Сейчас только о том, что она шагает: «На-та-шана-та-ша».

Бетонные пятиэтажные коробки сменились низкими деревянными, с огородами и повалившимися заборами. Мутное солнце растекалось над домами, наполняя светом размытую колею дороги в кружеве подсохшей глины. Дверь открыла пожилая женщина, похожая на учительницу. С гладко зачесанными седыми волосами плохо сочетались молодые лучистые глаза. На Наташино приветствие и объяснение цели визита хозяйка приятным голосом пригласила:

– Проходите, пожалуйста. Побудьте у меня, если не торопитесь, Наташенька. Сегодня такой день... День памяти моего отца Николая Николаевича Смольянинова. Нас было четверо у него. Никого не осталось...

Она провела гостью в комнату, взяла со стола чайник, медный, с вензелем на крышке, и вышла в кухню. Прямая спина, плавная, плывущая походка, идеально выглаженное платье с белоснежным воротничком. В комнате было светло и очень чисто. Старая мебель словно хранила тайны, гордясь своим многолетним молчанием. Такую мебель Наташе не приходилось видеть у других знакомых. Весь угол занимал главный хранитель тайн – рояль. Он был слишком велик для небольшой комнаты. Вернувшись, Елена Николавна подошла к инструменту, плавно опустилась на высокий стул, обернулась к гостье:

– Наташа, вы любите классическую музыку?

– Не знаю. Да, наверное...

Хозяйка чуть заметно улыбнулась чему-то своему, выпрямилась, грациозно расправила складки платья и, высоко вскидывая тонкие кисти рук, заиграла.