Наталья Копсова - Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов

– Мамочка, золотая, любимая, чудесная! Поздравляем с днем рождения! – с чувством самой искренней любви завопил Игорек мне прямо в самое ухо.

Но еще некто стоял в отдалении за моей спиной, укрывался в вечерней лиловато-сиреневой сени деревьев. Его туманно-дымчатую фигуру я скорее угадала, чем увидела в действительности, и сразу же всем телом развернулась на неслышный призыв с так и висящим истым медвежонком-коалой за моими плечами, хохочущим мальчиком.

Когда Вадим, не торопясь, явно демонстрируя спокойное достоинство и храня совершенно бесстрастное выражение лица, подошел, наконец, к нам вплотную, то Игоречек, верно, от радости, как-то неловко, зато пребольно на мне подпрыгнул и тем самым нарушил центр тяжести и баланс нашего общего веса. Лишь успев ойкнуть, я, как подкошенная, стала валиться наземь, угрожая подмять под себя своего шаловливого ребенка, однако вместо того вдруг оказалась в сильных, крепких руках Вадима.

Вихрем пронеслись в моей голове строчки знаменитой песенки Мэрилин Монро. Я так и не поняла, с чего бы такое, ведь самое удивительное, что до сих пор я их совсем не знала, самого фильма с тем же названием не видела и фанатом белокурой американской дивы в принципе не являлась. Так как же могло подобное случиться, из каких потаенных глубин памяти, какими случайными замыканиями электрических импульсов коры головного мозга мог всплыть на поверхность сознания и сам этот один-единственный куплет, и сладкая, чарующая, обещающая счастье музыка к нему? Разве что из-за моей новой прически? Какими же странностями необъяснимыми, какой мистической вуалью окутана человеческая жизнь…

– Я тоже поздравляю тебя с днем рождения, Вероника… Собирайся, мы поедем домой! – недолго помолчав, тихо, но твердо прибавил он в конце концов.

«Собирайся, мы поедем домой!» – внезапной вспышкой ослепительной белоснежной молнии, вакхически буйным, щедрым и теплым ливнем, торжественным, как аккорды Первого концерта Чайковского, раскатом молодого грома прозвенели в моих ушах слова мужа. Сразу все-все в окрестностях вспыхнуло светом и озарилось невероятно: листья, деревья, трава, земля, дома, небо стали в десятки, сотни, тысячи раз ярче и словно бы вечера и не бывало, а над головой будто бы взошли сразу несколько разноцветных солнц.

«Собирайся! Поедем домой! Мы!» Липкая и серая, так ранее сковывающая всю меня тягомотная грязь, скопившаяся на самом донышке сердца в виде концентрированного, свинцово-тяжелого и вдобавок еще изрядно колючего шара вмиг разорвалась с резким хлопком и спиралеобразным смерчем вылетела из меня прочь.

В недоверчивом удивлении, однако воочию и в реальности я несколько секунд хлопала глазами и растерянно наблюдала, как она рассеивается в тишине окружающей природы. Сначала шар плавно поменял цвет и стал дымчато-пепельным, потом жемчужно-белым, а под самый конец превратился в легкую прозрачно-золотистую дымку типа сфумато на полотнах великого Леонардо. В конце концов дымка совсем перестала искривлять дивные по красоте, полные благородного совершенства предметы, и объекты позади себя и растворилась окончательно. Только тут я опомнилась, едва ли не со слезами на глазах крепко и горячо расцеловала своих двух мужчин и со скоростью ветра побежала к корпусам Аскер Бада собирать вещи и оповестить ответственный персонал о своем отбытии домой. Ни тайфун, ни десятиметровое цунами не смогли бы меня сейчас от этого удержать.

Я довольно быстро разыскала Хельгу в столовой, где она что-то прохладно-вежливо растолковывала двум новым буфетчицам, полькам по национальности. С разбегу я почти бросилась на шею ошарашенной до внезапной немоты старшей медсестре. Едва ли не захлебываясь совершенно не подходящими моему темпераменту стандартно-лаконичными и бесстрастными фразами на норвежском моего уровня, я постаралась описать внезапно свалившееся на меня счастье. Вскоре Хельга сильно потеплела голубыми, как незабудки, глазами и пообещала свое всяческое содействие в вопросе столь скоропостижной выписки. Даже лишь четыре дня назад приступившие к работе в кантине норвежского санатория польки-славянки расцвели и похорошели удивительнейшим образом прямо на глазах. Они даже пожелали мне на ломаном русском огромного счастья и любви.

Свою психологиню Марит я так и не сумела разыскать, верно, она поменяла смену. Зато вместо нее попался старший врач Ойвин: высоченный, худой, рыжий, лопоухий, смешной и бесконечно добрый мужчина, что было даже гораздо лучшим вариантом. Огненно-рыжий и страшно веснушчатый Ойвин, так в моем понимании похожий на цветок подсолнуха, как я и думала, быстро согласился со всеми моими доводами и аргументами, пообещал по-быстрому сочинить все необходимые при выписке бюрократические бумаженции и надобные мне лично переслать по электронной почте не позднее, чем в понедельник.

Такой всегда милый, совсем как вовсю за окном ликующий, по-свадебному белоснежный месяц май, старший психоаналитик также поздравил меня с успешным завершением курса когнитивной терапии и, он надеялся, окончательным избавлением от симптомов невротической депрессии и психо-травматического стресс-синдрома. Его я на радостях тоже чмокнула в однодневную щетину на щеке, отчего бедный застенчивый доктор даже проалел всеми своими многочисленными веснушками, как автомобильная эстакада – дорожными огнями.

В комнатке я живехонько покидала в большую дорожную сумку свое «приданое», не особо заботясь о его смятости и системности расположения, то бишь элементарном порядке – получилось «тряпка на тряпке», зато быстро. Уже уходя навсегда, я все же на секундочку остановилась бросить прощальный взгляд на дрожащее в лунном свете душистое серебро приветливой сирени, даже через окно протягивающую мне ветви для прощального дружеского рукопожатия. Бесшумно восходила почти полная луна, мистически колыхались прозрачные майские тени, зеркало в слегка облупившейся белой раме одобрительно мне подмигнуло. Ну вот и все! Прощай, прощай, моя разом притихшая обитель. Теперь обо всем неприятном следует хорошенько забыть. Теперь все совершенно изменится и станет невероятно хорошим. Теперь только вперед, Вероника!

И на самых, какие только бывают, раздутых парусах полетела я к новому, а, вернее, к старому, но уже хорошенько подзабытому, а, вернее, мною же самой глубоко затурканному в самые глубокие норы подсознания семейному очагу. Домой, домой, домой! Надо же, я опять стану жить дома. Вот ни за что бы не поверила, если бы кто такое мне предсказал два дня назад. А впереди уже виделись моим глазам так радующие очертания всепроходного надежного джипа и две темнеющие фигурки: одна большая и одна поменьше; два силуэта на фоне существующего в это мгновение лишь в моем воображении невероятно огромного солнечного диска; два серебристо-черных миража вполне реально двинулись мне навстречу, чтобы помочь донести сумку.