Джон Апдайк - Иствикские ведьмы

— Вы правы, дружище, не стоит, — ответил Ван Хорн.

— Когда речь идет о деньгах, дядя Сэм не зевает.

— Аминь, — сказал Ван Хорн.

«Как приятно, — размышляла Александра, — когда мужчины спокойно беседуют: нет этой агрессивности, не хватают друг друга за грудки, не следят с помощью микрофонов и звукозаписи». Она пугалась, когда, гуляя в лесу у бухты, находила где-нибудь на песке следы клешней или одно-два пера, оставшихся от смертельной схватки.

Эд Парсли принял Ван Хорна за банкира, проводящего политику существующей Системы, и все в нем противилось тому, что его собеседник явно торопится закончить разговор с надоедливым либералом-неудачником, беспомощным представителем несуществующего Бога. Эду хотелось бы представлять другую систему, столь же сильную и обширную. Будто для самоистязания, он носил сутану с воротом, в котором его шея казалась одновременно мальчишеской и жилистой; для священника его вероисповедания такой воротник был необычен, и он носил его как бы в знак протеста.

— Мне послышалось, — голос его звучал приглушенно, с вкрадчивой торжественностью, — что вы критикуете исполнение Джейн ее партии на виолончели?

— Только смычок, — сказал Ван Хорн неожиданно робко и застенчиво, челюсть его отвисла, и закапала слюна. — Я сказал, что все было замечательно, только смычок «фыркает». Господи, да здесь нужно смотреть во все глаза, чтобы не наступить кому-нибудь на любимую мозоль. Я тут рассказывал милой Александре, как нерасторопен мой подрядчик-сантехник, а оказалось, он ее лучший друг.

— Не лучший друг, а просто друг, — сочла нужным вмешаться Александра.

Этот человек, как она заметила даже в суматохе первой встречи, обладал даром бесцеремонно выводить женщину на чистую воду, вынуждая ее сказать больше, чем она собиралась. Вот он только что обидел Джейн, и она молча смотрит на него влажным взглядом побитой собаки.

— Бетховен был особенно великолепен, вы согласны? — Парсли все не отставал от Ван Хорна, чтобы вырвать у него какую-нибудь уступку, начало мирного договора, предлог для встречи в следующий раз.

— Бетховен, — великан говорил нудно и назидательно, — заложил собственную душу, чтобы написать эти последние квартеты, он был совершенно глухой. Все эти знаменитости девятнадцатого века запродали свои души дьяволу. Лист, Паганини. То, что они создали, выше человеческих возможностей.

— Я упражнялась до тех пор, пока не выступала на пальцах кровь — Джейн подала голос, глядя прямо в рот Ван Хорну, утиравшемуся в это время рукавом. — Все эти ужасные шестнадцатые ноты во втором анданте…

— Продолжайте ваши упражнения, малышка Джейн. Знаете, на пять шестых здесь главное — динамическая память. А когда помнят пальцы, сердце может петь. А до этого вы просто выполняете движения. Послушайте. Почему бы вам не приехать как-нибудь ко мне, и мы развлечемся, исполняя Людвига на фортепиано и виолончели? Эта соната ля бемоль просто прелесть, если не бояться легато. Или эта ми минор Брамса: fabuloso. Quel Schmaltz! [16] Потрясающая ( фр. ). Как ( фр. ) сало ( нем. ); здесь: в значении «как по маслу» Думаю, мои пальцы еще помнят ее. — Он пошевелил пальцами перед их лицами. Руки Ван Хорна внушали какой-то страх своей белизной, пусть даже скрытой под волосами; казалось, на нем облегающие хирургические перчатки.

Эд Парсли, пытаясь загладить неловкость, повернулся к Александре с неприятным видом заговорщика. — Кажется, ваш друг знает, о чем говорит.

— Не смотрите так на меня. Я только что познакомилась с этим джентльменом, — сказала Александра.

— Он еще в детстве был вундеркиндом, — сообщила им Джейн Смарт, рассердившись и словно обороняясь. Ее аура, обычно розовато-лиловая, стала вздыматься светло-лиловыми полосами, предвещая такое возбуждение, при котором за аурой не виден человек.

Гостиная перед глазами Александры заколыхалась сливающимися друг с другом и пульсирующими аурами, вызывая тошноту, как от табачного дыма. У нее закружилась голова, она бешено сопротивлялась чарам, ей захотелось домой, к Коулу, к тихо шумящей печи для обжига, к ожидающей ее в джутовых мешках холодной влажной мягкой глине, привезенной из Ковентри. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы вся эта цепь событий вокруг — пробуждение чувства, неприязнь, полная неуверенность в себе и зловещее стремление подавлять, исходившее не только от этого темноволосого мужчины, — вдруг распалась.

Несколько пожилых прихожан прокладывали себе путь сквозь толпу, чтобы им мог уделить внимание преподобный Парсли. И он обернулся, чтобы сказать им любезность. В пещерах перманентной завивки в седых волосах у женщин виднелись нежнейшего оттенка золотые и голубые пряди. Реймонд Нефф, раскрасневшийся и вспотевший — концерт удался! — подошел к ним, как триумфатор, молча выслушал их одновременные комплименты и шумно увлек за собой Джейн, свою любовницу и товарища по музыкальным битвам. Плечи и шея у нее блестели от пота после напряженного выступления. Александра это заметила и была растрогана. Что нашла Джейн в этом Реймонде Неффе? А что, собственно, нашла Сьюки в Эде Парсли? Оба мужчины, когда стояли близко, для Александры пахли обыкновенно — а у Джо Марине кожа имела какой-то нежный кисловатый запах, как молочный запах младенца, когда касаешься щекой твердой и теплой, покрытой пушком макушки. Вдруг она опять оказалась наедине с Ван Хорном и испугалась, что снова придется ощутить в груди неотвратимую тяжесть разговора с ним, но Сьюки, которая ничего не боялась и чувствовала себя в своей стихии, вся мерцающая под своей аурой, красновато-коричневая, пробралась через толпу и взяла интервью.

— Что привело вас на этот концерт, мистер Ван Хорн? — спросила она после того, как Александра неловко представила их друг другу.

— У меня не в порядке телевизор, — мрачно ответил он. Александра заметила, что он предпочитал обращаться к людям сам, но Сьюки нельзя было отказать, когда она задавала вопросы, — ее энергичное обезьянье личико сияло, как медная монета.

— Что привело вас в наши края? — был следующий вопрос.

— Решил, что пора выбираться из города Нью-Йорка, — ответил он. — Слишком много грабежей, очень высокая арендная плата. Здесь она умеренная. Это пойдет в газету?

Сьюки облизнула губы и призналась:

— Может быть, я упомяну об этом в «Уорд», я веду там колонку «Глаза и уши Иствика».

— Бог мой, не делайте этого, — проговорил великан в мешковатом твидовом пиджаке. — Я приехал сюда, чтобы обо мне забыли.

— А чем вы были знамениты, можно спросить?

— Если бы я вам сказал, то это стало бы известно всем, не так ли?

— Может быть.

Александра диву давалась, глядя на свою отважную подругу. Аура Сьюки, как и ее блестящие волосы, была цвета светлой меди. Когда Ван Хорн уже собирался отойти, она спросила: