Джон Апдайк - Бразилия

Тристан рассмеялся в ответ на столь нелепую ложь.

— Изабель приглянулась матери.

— Это не так. Она презирает ее как представительницу класса угнетателей, которая к тому же проявила к ней снисхождение. Это она приглянулась Изабель по причине извращенности психики высших слоев. Я наблюдал за ней, пока она была здесь: она вела себя бесстрашно, как ведут себя только непостижимо богатые люди. Реакционеры, по крайней мере, уважают бедняков настолько, чтобы бояться их. Она наверняка уже забыла о тебе. Забудь и ты об этой легкомысленной блондинке. Разве мы с Полидорой не кормили тебя изо дня в день? Разве не стал ты богаче, чем два года назад, до того, как приехал к нам? Разве нет у тебя профессии, за которую можно получать деньги и класть их в банк? А ведь наша экономика переживает невиданный рост — более десяти процентов в год!

Тристан изумился тому, насколько серьезно его брат, такой же сын черной женщины, как и он, воспроизводит болтовню белых. Люди продают себя в рабство за крохи, и не только за крохи — за одни только слухи о них. Хотя Тристан и позволил брату обнять себя в знак примирения, он решил бежать.

Он отправился в банк и снял со счета свои крузейру — их хватило бы на несколько недель, если жить скромно и путешествовать на самом дешевом транспорте. Однажды ночью, когда Виргилиу отправился в Эспирита-Санта играть в каких-то межрегиональных соревнованиях, Тристан дождался, пока затихли крики детей, не хотевших укладываться спать, а шепот Шикиниу и Полидоры, обсуждавших события дня — соседские сплетни, трудности, с которыми Шикиниу сталкивался на должности бригадира уборщиков, — сменился ритмичным дыханием и храпом. После провонявшего кашасой дома своей матери Тристану было интересно наблюдать за жизнью супружеской пары, стремящейся войти в средний класс. Ему казалось, что Шикиниу и Полидора на корточках пробираются по узкому и низкому коридору с облупившейся краской и потеками на стенах и стоит им только сделать попытку выпрямиться, больно бьются головами о нависающие своды и никак не могут добраться до просторной комнаты с высокими потолками и широкими окнами, откуда открывается вид на весь мир. Так боязливо, на полусогнутых, они движутся вперед в свете мигающих грязных лампочек, а тем временем кости их становятся хрупкими, кожа увядает, а волосы выпадают. Как только Тристан соединится с Изабель, он навсегда будет избавлен от подобной участи живого мертвеца. Изабель — его вечная жизнь.

Стена в изголовье вибрировала от их сонного дыхания. Вокруг маленького домика было тихо, если не считать кошачьих воплей и гудения незаконно установленных трансформаторов. Осторожно ступая босыми ногами по кафельному полу, Тристан, оставаясь в старых шортах и футболке с надписью «Одинокая звезда», которую теперь носил вместо пижамы, упаковал большую часть своего гардероба и немногие личные вещи в новый рюкзак из блестящего оранжевого полотна — он купил его тайком и прятал под кроватью. Тристан задумал спрятать рюкзак под низкорослой пальмой на углу участка Шикиниу. Оранжевые плоды пальмы и широкие нижние листья делали ее идеальным сообщником. Рано утром он отправится на фабрику, пока дети, как акулята, начнут выпрашивать завтрак у Полидоры, а Шикиниу будет принимать обязательный утренний душ, поскольку даже частичка человеческой перхоти может устроить хаос в микросхемах компьютера. Тристан незаметно вытащит рюкзак из-под пальмы, закинет его за спину и отправится в столицу. Деньги, снятые со счета, он увязал в узелок и сунул в рюкзак. Теперь, глубокой ночью, он вышел на улицу, чтобы объемистый рюкзак спрятать под пальму.

Однако брат не спал, и не успел Тристан закрыть за собой алюминиевую дверь с вафельным узором, имитирующим тростниковое плетение, как серая тень Шикиниу в одних шортах оказалась рядом с ним на бетонном крыльце. Он вышел из дома через черный ход и схватил Тристана за руку, вцепившись в нее подобно металлическим захватам, что поднимают крупные детали на автомобильном заводе.

— Ты не можешь уйти.

— Почему?

— Нам с Полидорой нужны те деньги, которые за тебя платят. Твой уход опозорит нас.

— Ты уже опозорил себя, взяв деньги у тюремщиков родного брата.

— А от кого еще в Бразилии можно получить деньги, если не от бандитов? Ты перешел им дорогу, и они убьют тебя, если ты сделаешь это вторично.

— Умереть — не самый худший поступок для мужчины. Гораздо хуже жить побежденным. Для меня жизнь без Изабель — это не жизнь.

— Она успела забыть тебя.

— Если это так, я стану мудрее, узнав об этом.

— Большие Парни будут винить меня. Они отомстят моей семье.

— Об этом мы уже говорили.

Их голоса звучали горячо, но тише резких воплей котов. Чтобы не побеспокоить сон семейства, братья отошли от дома подальше — в маленький дворик, усеянный дешевыми пластмассовыми игрушками Эсперансы и Пашеку, где сквозь утоптанную красную землю пробивались редкие травинки. Шикиниу цепко держал Тристана за руку. Тристан попробовал стряхнуть руку брата, но пока он пытался сделать это мягко.

— Скажи им, что не мог помешать мне, — сказал он брату. — Это будет правдой. Удержать меня здесь — не твоя забота. Это обязанность Виргилиу.

— Правда никогда не помогает таким, как мы. В Бразилии людей за то, что они говорят правду, убивают.

Лицо Шикиниу, оказавшееся слишком близко к глазам Тристана, чтобы разговаривать шепотом, в свете уличного фонаря приобрело цвет вороненого металла — его словно привинтили к шесту фанатичного эгоизма. Однако какое отношение к Тристану и Изабель имели высокие слова о «таких, как мы»? Какое отношение они имели к ее белоснежной красоте, что струйкой масла скользила по темной комнате, к губам, которые жадно искали страждущий початок? Он дернул сильнее, стараясь освободить руку. Тихо кряхтя, братья начали бороться посреди маленького дворика с колючей травой на пустой, залитой голубым светом фонаря улице. Рюкзак мешал Тристану, а панический страх потерять деньги придавал Шикиниу демоническую силу. Однако руки Тристана окрепли после двух лет ритмичного заворачивания болтов, которое продолжалось для него даже во сне, он напрягся и стал выворачивать свободной рукой слабую кисть брата до тех пор, пока Шикиниу не всхлипнул и не отступил на шаг. Однако при этом он продолжал стоять в боевой стойке, вытянув вперед руки, как приготовившийся к обороне краб, и уже собирался снова броситься на брата, но у того в руке вдруг появилось лезвие бритвы. Ночью он держал лезвие в шортах на тот случай, если Виргилиу вернется с футбола пьяным и в драчливом настроении, как уже случалось пару раз, когда его команда проигрывала. В мгновение тонкие ловкие пальцы выудили бритву из кармана. Лезвие превратило его в грозное существо, размахивающее единственным щупальцем.