Том - Когда я был настоящим

Один из подчиненных Наза шагал к нам с планшеткой в руке. Отмахнувшись от него, я продолжал:

- Все. Как прежде, только на половинной скорости.

- Как в повторах по телевизору?

- Вроде того. Только не надо все свои движения выполнять в замедленном режиме. Делайте нормально, но со скоростью в два раза ниже нормальной. Или с нормальной скоростью, но чтобы на все уходило вдвое больше времени.

Оба пару секунд постояли, осмысливая то, что я сказал. Потом мужчина повыше, тот, что с вест-индским акцентом, начал кивать. Я увидел, что его губы скривились в улыбке.

- Вы начальник, - снова сказал он.

Мы опять заняли свои позиции. На этот раз, оказавшись внутри телефонной будки, я исследовал каждую из имеющихся там поверхностей. Мой человек, моя жертва, наверняка осознал значение всего этого; с другой стороны, его мозг наверняка снова вычеркнул большинство этих деталей, избавился от них, как от обыденных, не имеющих отношения к делу. Ошибка – возможно, отнесись он к окружающей его обстановке более внимательно, какая-нибудь ассоциативная связь могла бы стать предупреждением о том, что вот-вот произойдет, даже спасти ему жизнь. Наверное, он сделал что-то не то, кого-то разозлил, нарушил какой-то закон преступного мира. Так что, посмотри он повнимательнее на металлическую стену кабинки и осознай тот факт, что мимо медленно, наверное, чересчур медленно проезжает тускло-красная «БМВ», и свяжи это с моментом, когда он в последний раз видел эту машину или ее отражение, с людьми, которые при этом присутствовали... кто знает? Трафаретная фигурка на окне, связной понимал: тут что-то не то; он пытался огласить это с помощью своего рожка – протрубить какое-то предупреждение; его свободная рука, та, что не держала инструмент, была поднята в знак тревоги. А потом – тишина, подобная тишине в лесу, когда хищник выходит на охоту, остальные же прячутся под землю – все, кроме его добычи, слишком погруженной в свои заботы - обнюхивание корней, жевание травы, сны наяву, - чтобы различить вопиющие сигналы...

Я стоял, держа в руке трубку. На полоске цифрового окошка горело «опустите монеты». Снаружи окна «Движения» сулили оттуда, из-под сетки, настежь открытые, широкие пространства, за которыми открывались еще более широкие дали: аэропорты, вокзалы и перевозки. Свет. Прямо под висящими цветами в целлофане стояла пустая зеленая пивная бутылка; она словно предлагала им себя, будто вазу – им достаточно было просто покинуть свое место в сетке, спуститься вниз и снова повернуться, как надо. Тротуар, когда я ступил на него в этот раз, выглядел еще более узорчатым, чем прежде. Его запачканные плиты шли мимо кабинки телефона и конторы «Движение» в сторону Белинда-роуд, а дальше, не дойдя до нее футов трех, уступали дорогу короткому стаккато кирпичной кладки, прежде чем растаять в асфальте, уложенном там, где тротуар нырял на собственно дорогу. Похоже было на лоскутное покрывало, узорчатое, ручной работы покрывало, раскинутое для того, чтобы этому человеку было где сделать последние шаги, а потом лечь и умереть - смертное ложе, застеленное покрывалом. Мне пришло в голову, что мир - или судьба, или, может быть, сама смерть, что бы это слово ни означало, - видимо, по-своему любил этого человека, раз подготовил для него столь щедро затканное полотно, желая подобрать его и укутать в свою ткань.

Убийцы, запарковавшись, выходили из машины. За спиной у них высились, безучастные, окна «Грин мэн». Когда мой человек, мертвец, увидел двоих мужчин, направлявшихся, вытащив автоматы, к нему, только-только его первое предчувствие чего-то недоброго в воздухе, предчувствие, наконец-то сложившееся из этих крупиц - расположение тел и предметов, ухмылка на лице у одного мужчины и холодное, безразличное выражению у другого, - когда оно, это предчувствие, перешло в стопроцентное понимание и ему сделалось ясно: они явились его убить, тогда, в эту секунду, в эту долю секунды он, должно быть, обшарил пространство вокруг себя в поисках выхода, места, куда можно убежать, спрятаться. Он, должно быть, представил себе пространство за окнами, пространство, виденное им прежде: зал паба с высокими стульями и биллиардным столом, за ним - туалеты с окном, ведущим во дворик с другой стороны. Его сознание, должно быть, попросило это пространство принять его, укрыть; ему было сказано: «Нет, туда не добраться, тебя застрелят – это просто невозможно». Оно, должно быть, спросило то же самое у окна конторы «Движение»; ему было сказано: «Нет, тут решетка, и даже не будь ее, через стекло не пролезть». Возможно, оно даже обратилось к дырам, вделанным в поверхность улицы: к водостоку и к тому люку, где значилось «Лондонский транспорт», и к тем, со строчками букв, и даже к тому, на котором просто стояла буква C; ему было сказано, раз за разом: «Нет, сюди не войти – придется поискать другой выход».

Те двое снова вытащили автоматы и теперь поднимали их, чтобы направить на меня. Я перекидывал правую ногу через седло велосипеда, глядя на них и на пространство вокруг нас. Путь к побегу был только один – полоска тротуара на противоположной стороне Белинда-роуд. Она вела мимо черного бара без названия к мосту и дальше, прочь, вдоль Колдхарбор-лейн. Отделенная от дороги чередой столбиков, она походила на желоб, скат, канаву – что-то выводящее в другое место, где не было мужчин с автоматами, направленными на меня. Потому-то мой человек и выбрал это направление. Достигнув спуска на Белинда-роуд, проезжая мимо лужи, куда скоро предстояло хлынуть его крови, он уже наверняка понял, что так у него ничего не выйдет. Потому-то он и сменил направление. На этот раз я перелетел через руль спокойно, хладнокровно, без суеты приветствуя уже знакомые детали надвигавшегося на меня ландшафта.

Небо на этот раз пришло в полное соответствие с собой, облака чередой убегали в размотавшуюся непрерывную белизну. Внешняя стена черного бара была отделана рельефами, выступами, длинными полосами золотой краски. Решетка над окном конторы «Движение», отраженная в луже и наблюдаемая под этим углом, походила на сетчатый потолок площадки автоаттракциона. Буквы были за ней. Они вовсе не были греческими или русскими – это были A и r в слове «Аэропорты», перевернутые водной поверхностью. Слева от лужи на земле валялись две бутылочные крышки. Я лежал и смотрел на них. Мой человек тоже наверняка их увидел. Это были крышки от пивных бутылок. Он, наверное, посмотрел на них и подумал о людях, выпивших пиво, и спросил себя, почему нельзя, чтобы он сам пил его, это пиво, в каком-нибудь другом месте, может, за столом с друзьями, или дома с семьей, прямо сейчас, вместо того, чтобы лежать здесь и ждать, пока его убьют. За крышками валялся целлофановый пакет из магазина. Сбоку на пакете были напечатаны слова «А тебе досталось?» За миг до того, как подняться в последний раз, я шепнул – луже, белому небу, черному бару и рябоватой, замусоренной поверхности дороги вокруг меня: