Эрик-Эмманюэль Шмитт - Улисс из Багдада

— Проводи меня, пожалуйста.

— Я непривычен к морю. Боюсь встать на смену этим кретинам Хатиму и Хабибу, которые за две недели заблевали все вокруг.

— Но, папа, тебя не может тошнить, ты же умер.

— Умереть — не значит избавиться от дурных воспоминаний. Напротив, ты становишься пленником дурных воспоминаний. Ты ни за что не заставишь меня взойти на эту посудину, и точка. Встретимся на той стороне. Я доберусь в Египет своим путем.

Он поспешно скрылся, ускользая от меня.

— Отплываем! — прокричал дылда с прожаренной солнцем кожей.

Две пары рук вырвали меня из оцепенения и швырнули на палубу.

Неоднократно выругавшись и разок помолившись, моряк запустил мотор, Хабиб и Хатим тем временем отвязывали швартовы. В соленом воздухе витал острый запах бензина.

Суденышко стало крениться, ерзать, переваливаться с боку на бок. Плюясь, сопя, хрипя, оно рывками продвигалось вперед, удаляясь от причала. Оно медленно заворачивало вбок. Мне казалось, оно хрупкое, как скорлупка ореха, и не сможет разрезать мелкую рябь, однако я успокоился насчет себя, ибо не слишком мучился от того, что покинул землю.

Потом мотор заурчал, судно набрало скорость, наклоны корпуса стали медленнее, дольше, коварнее. Я, чувствовал, как меня поднимает к небу, — на секунду у меня возникло хмельное ощущение, как будто я стою на носу исполинского судна славной и гордой фигурой, свысока взирающей на океан, и не было страха, и мир готов был лечь к моим ногам, — но тут сердце выпрыгнуло из груди и оказалось у меня на губах.

Я рухнул на палубу, зашелся икотой, горлом пошла желчь. Руки и ноги не слушались меня. Я застыл. Паралич свинцом сковал меня.

— Господи, умертви меня! Немедля, Господи! Немедля!

В этот момент чья-то рука ухватила меня за плечо и повернула к себе: я увидел ухмылку на лице Хабиба, который, хихикая, предлагал мне опиум.

Без колебания я мигнул.

Он протянул мне трубку. Я с жаром втянул воздух и почувствовал, как быстро становлюсь легче.

На пятнадцатой затяжке, в такт наступившему блаженству, суденышко взмыло над волнами, напрягла паруса и устремилось к звездам, держа курс прямо на луну.

Мы парили.

Хабиб хохотал.

Мы оставили зловещий океан и плыли в небесах. Суденышко больше не бросало.

Когда мы поравнялись с одиноким пухлым облаком, лениво парившим в пустоте, оно вздрогнуло от удивления, завидев нас, подобралось от страха и умчалось проворнее пескаря.

Хатим закричал ему: «Мэн, оу, мэн!» — но облако не обернулось.

Немного погодя ко мне с нежной улыбкой склонилась луна, глаза у нее были как у моей матери, а губы — как у Лейлы. Кажется, луна хотела даже поцеловать меня, но порыв ветра подхватил наше судно и помешал ей.

Что было дальше, я не помню…

Неделю спустя Хабиб и Хатим в полубессознательном состоянии доставили меня на место, в замызганный гараж на окраине Каира, столь обширного, шумного, людного, столь богатого крепкими и разнообразными запахами, что я тут же принял эту окраину за центр города.

— Ну, бывай, мэн, приятно было познакомиться.

— Прощай, Саад. Жаль, что не хочешь работать дальше, у нас вышла классная команда. Мой совет: не пробуй больше опиум.

— Не надо, мэн, не стоит. Слишком уж тебя вставило…

— Ну, ты тащился… По максимуму… Даже завидно стало, а?

— Да уж, мы позавидовали, мэн, это точно!

— Ну, если передумаешь, мы едем обратно в Багдад через неделю. О'кей? Через неделю. А так, привет отцу.

— Да, мэн, обнимай папашу. Клевый старик, да… Блин, вот уж была покатуха!

Чтобы наверняка с ними больше не встречаться, я брел несколько часов подряд куда глаза глядят, с одной незнакомой улицы на другую, по дорогам на сваях, висящим над другими дорогами, вдоль бесчисленных блочных домов с недостроенными верхними этажами, где с годами появятся новые этажи, — шел, стараясь стереть из памяти все приметы места, где меня оставили.

Почему они заговорили об отце? Неужели он им показался? Или они слышали, как я беседовал с ним в бреду?

Кстати, где же он? Я понял, что он уже несколько дней не посещал меня.

Я сел возле сточного люка, снял обувь и стал массировать ноги. Папа не появлялся. Я начал снова. Безрезультатно.

Может быть, он рассердился из-за опиума? Или не смог перебраться через Красное море? Как вообще ходят мертвецы? Может, я потерял его, ступив на воду? Может, наркотики лишили меня возможности снова его увидеть?

В смятении я продолжал бродить без цели.

Учителя описывали нам Каир как огромный город, но это было совсем не так. На самом деле Каир растекся по такой обширной поверхности, что я так и не дошел до границ его безбрежности. Приезжая в столицу Египта, надо оставить мысль о покорении пространства, отречься от провинциального, старомодного чувства, что знаешь, где находишься, куда идешь, кого встретишь. Хмелея от новой для меня свободы, ликуя от того, что теперь не надо бояться терактов смертников, атак, бомбардировок, радуясь тому, что над головой у меня небо без стрекочущих военных вертолетов, с наслаждением шагая по земле, где не было осколков, обломков, гвоздей, балок, подозрительных костей, я просто шел вперед по ветру, чтобы узнать Каир ногами.

Его гомон очаровывал меня, грязь восхищала, я рассматривал желтый слой тумана, венчавший крыши, как драгоценная корона из золотой пыли, различал топкие, чувственные, изобильные ароматы богатого города. Я жадно глядел на людей — куда-то торопящихся, ведущих машины, работавших, бездельничавших. Я наблюдал, не чувствуя, что за мной наблюдают. Несколько оставшихся в кармане долларов позволили мне прокормиться, и в интервалах между шестью намазами, которые я неукоснительно исполнял, я шлялся без дела, а вечером падал у какого-нибудь подъезда и засыпал.

Я терялся в Каире и с радостью терял там свое время.

Через четыре дня у меня остался доллар. Капли пота выступили у меня на лбу, волоски на руках встали дыбом от страха. «Что на тебя нашло, Саад? Неужели ты забыл наказ, данный матерью?»

Кровь моя развеяла дурманящие силы опиума, теперь я понимал, что поставил весь свой план под угрозу. Порывшись в мешке, я нашел адрес, записанный на клочке бумаги, и стал расспрашивать прохожих, как туда дойти. После нескольких неудачных попыток я разменял доллар на несколько местных банкнот и приказал левому таксисту довезти меня туда.

Он ехал так долго и через такое количество новых районов, что я стал опасаться, что доверился жулику.

Когда он высадил меня перед табличкой «Верховный комиссариат ООН по делам беженцев», я облегченно перевел дух, заплатил и выскочил на тротуар.

Как я воображал себе эту сцену? Кажется, в грезах мне представлялось, что я дергаю за шнур звонка большого красивого дома, вышколенный персонал бросается мне навстречу, проводит меня внутрь, Генеральный секретарь ООН тут же принимает меня в прохладном кабинете, я рассказываю про свою жизнь и страдания, мне сразу дают статус беженца… Дальнейшее виделось в тумане, ибо я не знал, что дальше. Может, так: добрые женщины приносят мне обед, даже два обеда, потом отводят в простую, но уютную комнату, на время, пока они сделают пару звонков, и вот уже Генеральный секретарь принимает меня снова и вручает официальные бумаги, а также визу и билет до Лондона, попутно извиняясь, что бюджет не позволяет отправить меня первым классом.