Евгения Доброва - Угодья Мальдорора

— Еще одно слово, мать, и я тебя вот этими руками придушу. И петь будем на твоих поминках.

— Это мы еще посмотрим, на чьих поминках.

— Прикуси язык, лярва! — Сжимая в руке метательный снаряд, Жорка медленно поднялся из-за стола.

— Жора, не надо! У нее ружье!

И в этот момент все увидели, что с балкона на них смотрит двустволка.

— А ну убери! — крикнул Жорка.

— Да я тебя, ирода, сейчас кончу! — Старуха сделала короткое движение рукой. За бортиком балкона не было видно, что она делает. Похоже, потянула за спусковые скобы.

Один раз Резник уже заглядывал смерти в глаза. За полярным кругом, в устье Оби, шли полевые работы — изыскания под трассу газопровода. Жорка был помощником начальника отряда. Перед выходными геологи скинулись по рублю и отправили его за водкой — алкоголем приторговывали баржи, стоящие на рейде.

Жорка оттолкнулся от берега, завел мотор, прошел немного — и заглох. Дергал-дергал пускач — бесполезно, не заводится. Из ничего поднялся ветер, пошел снег с дождем. Лодку понесло в море. А тут еще и волна. Жорка сразу сел на весла, чтобы держать лодку носом к ней: если ударит в борт — перевернет. Лодка плоскодонная, казанка, а волна на мелководье короткая и высокая, в отличие от пологой морской.

Не дождавшись Резника ко времени, экспедиция вызвала на поиски вертолет. Но из-за штормовой погоды он мог летать от силы часа полтора и возвращался назад.

Резник греб трое суток. Стер руки почти до костей, хоть и надел полиэтиленовые пакеты. Потерял ориентацию и счет времени — думал только о том, чтобы держать лодку носом к волне. Жорку вынесло на Северный морской путь, когда свои уже перестали искать, и там его подобрал сухогруз. После рейса за водкой к гребцу приклеилось прозвище Тур Хейердал. Хотя история напоминает больше о лягушке, которая сбила масло из молока.

— Ты, бабка, это брось, — глухо сказал Резник. — Что мы тебе такого сделали?

— Порешу, как свиней! — не унималась Мартыниха. — Чтоб вы сдохли, поганые!

Две женщины, сидевшие с краю, вскочили, хотели бежать.

— Ста-ять! Всем стоять! На место!

Дамы, бледные как полотно, опустились на скамью. Мартыниха вошла в опасное пике. Дальше могло случиться что угодно.

— Сейчас, когда я буду кричать, — тихо сказал Жорка невесте, — юркнешь под стол. Одним движением. Быстро. И сгруппируешься. Поняла? Фатой не зацепись.

— Убери, и мы уйдем! Слышишь? Убери, и уйдем.

Тамара соскользнула под стол.

— Никуда ты, щенок, не уйдешь. Разбежался! — Мартыниха хохотала аки дьявол. — А что это красавица наша там потеряла? Да я тебя из-под земли достану, голубка. — Старуха поводила двустволкой туда-сюда, как указательным пальцем.

Люди не сводили глаз с ружья.

— «Иж-12», — сплюнул сквозь зубы дядя Толя.

— Сам вижу, не маленький, — огрызнулся Жорка.

— Деда еёного, знаю я эту пушку. На глухаря вместе ходили. Бьет на сто метров.

До балкона было гораздо меньше.

— А дед где?

— В санаторий уехал.

— Вот вляпались…

Дед Мартынов действительно проходил курс лечения в бронхо-легочном санатории: пятнадцать лет назад он заработал хроническую пневмонию. Тогда, в середине весны, старик возвращался с работы, из геологоразведочной экспедиции. Дорога вела мимо длинного пруда на задах поселка. Летом в нем купались, а зимой ходили по льду до деревни, срезая расстояние.

Лед еще лежал, но уже был непрочным. Это не остановило братьев Казачкиных, решивших сходить через пруд на конюшню и поклянчить, чтобы дали покататься на смирной кобыле Ладошке — каждый школьник поселка Лесная Дорога хотя бы раз в жизни посидел в ее седле. Не прошли братья и трети пути, как побежала трещина, еще одна — и они дружно плюхнулись в воду. Казачкиным повезло: Мартынов заметил их практически сразу. Попробовав ногою крепость льда, он ступил на тропинку и пошел, а ближе к полынье пополз.

Он вытащил братьев, подождал, пока доберутся до берега, и двинулся вслед. Казачкиных лед удержал, а под ним все-таки провалился. Пруд был неглубоким, взрослому по шею. Мартынов стоял на дне. Драповое пальто намокло, стало тяжелым. Он попробовал выбраться, но не смог. Пытался обламывать локтем края у полыньи — не получилось, не хватало размаха.

Час пришлось простоять деду в проруби, пока не приехали пожарные и не кинули лестницу. Потом два месяца болел: рассказывали, вся спина почернела. Его наградили медалью «За спасение утопающих» и раз в год предоставляли курсовку в санаторий. Там он и пребывал во время Жоркиной свадьбы.

«Зря спасал, — говорила потом Мартыниха. — Оба уголовниками стали: один карманник, другой за разбой сел».

— Жор, я в лес — и бегу звонить, — сказал связист Ерохин. — Я быстро. Она не успеет.

— По тебе, может, и не успеет. Пальнет по столам. Не видишь — безумная.

— И что ты предлагаешь?

— Ждать, пока ей не надоест. Не провоцировать. Сядь! — повторил он, увидев, как связист дернулся с места.

— За свою шкуру я сам отвечаю.

— Сиди, у нас бабы!

— У меня жена беременная.

— У меня тоже. Чтоб ты знал. Видишь, вон, на прицеле.

Мартыниха действительно целилась в светлое пятно под столом. Она сошла с ума, она рехнулась. Ее надо забалтывать — или лучше молчать? Непонятно. Старая карга утратила последние крохи рассудка. Как глупо умереть из-за чокнутой в день собственной свадьбы.

Женщины сидели как каменные. Вцепившись в край столешницы, они молчали, и только пожилая дворничиха бормотала: «Господи-господи, помилуй… господи-господи…» Все смотрели в одну точку. На дула двустволки. А дула — на них.

Одно за другим гасли окна — люди выключали свет, чтобы было видно, что происходит во дворе. Тут и там колыхались шторы, просматривались силуэты. Все звуки мира сосредоточились в одном — надтреснутом голосе Мартынихи, летящем над палисадником, клумбами, песочницей, зарослями сирени, каруселью, столиками, свадьбой…

— Смотрите! Тихо, ребята…

За спиной у Мартынихи метнулись тени. Она вдруг завалилась набок, взвыла; ружье упало в палисадник — но не выстрелило. Как оказалось, оно вообще не было заряжено.

— Пронесло… Я уже с мамой прощался. Надо же… надо же… — Жорка вытер пот со лба.

Тамару вытащили из-под стола. В темноте казалось, что с земли поднимают большую куклу в белом.

— Вы как знаете, а я выпью, — сказал Жорка и потянулся к стакану. Рука его тряслась.

Мы так и не узнали, кто из поселковских вызвал милицию. Наряд подъехал к дому с другой стороны, оперативники забрались через окно в квартиру соседей, прошли оттуда в подъезд, тихо вскрыли Мартынихину дверь, подкрались к балкону — и в секунду скрутили старуху.

С неделю крайний столик пустовал — даже в фантики днем не играли, — а потом снова принял компанию картежников. Старуха Мартыниха больше не угрожала. Она надолго исчезла в больнице — и вернулась тихим понурым растением, боязливым и социально не опасным: аминазин сделал дело.