Евгения Доброва - Угодья Мальдорора

Жорик с Тамарой жили счастливо. Ее эта история не выбила из седла — как известно, у врачей вообще крепкие нервы. Весной у них родились разнополые близнецы, и через год их впервые повезли на Черное море.

А старика Мартынова тогда оштрафовали. Потому что по правилам ружье должно храниться в оружейном шкафу под замком.

Пятакова была круглой отличницей. Смешно звучит, но она действительно получала одни пятаки. Звезда нашего класса, девочка Дороти, лучшая в городе. Вдобавок она, как и положено прилежным девочкам пай, ходила в музыкальную школу — играла на скрипке. Каждый день после уроков, в одно и то же время, ее можно было увидеть на остановке с футляром в руках. Стоит, ждет автобуса — дождь ли, снег… Мечта, а не девочка. Наши мамы как сговорились — постоянно ставили Пятакову в пример: «а вот Ляля все успевает», «Лялечка ни одной тройки в дневнике не принесла»…

Интересно, каково дружить с отличницей? Все-таки человек избранный, не такой, как все. Не всех еще к себе и допускает. Задерет нос до неба и идет с уроков одна.

Я не набивалась к ней в подруги; однако чем-то я ее заинтересовала. Несколько раз Пятакова давала читать свои книги из серии «Библиотека пионера»; мы вместе гуляли, когда не было компании, состояли в одной КВН-команде. Можно сказать, дружили — но еще не совсем.

В конце второй четверти, за неделю до Нового года, мы решили сходить на каток — его заливали за школой, на месте футбольного поля. Лед там был ровный и всегда хорошо расчищенный — по вечерам специально приезжал трактор.

Надо сказать, каталась я неплохо. Очень даже хорошо каталась, хоть в ДЮСШ записывайся, — повороты, ласточки, задний ход… Пятакова тоже любила коньки, старший брат пристрастил; словом, и здесь она была сильной соперницей.

От тротуара к катку вела узкая тропка. Мы шли по ней гуськом, я впереди, Пятакова сзади. Так и вышли на лед: я первая, она вторая. Я сняла защитные чехлы с полозьев и, хорошо оттолкнувшись, покатилась, держа их в руках.

— А-а! — послышалось за спиной.

Я обернулась. Пятакова сидела на льду у хоккейных ворот и держалась за локоть.

— Ты чего?

— Я руку сломала, — заревела она. — Домой пойду…

Я помогла ей встать.

— Больно?

— Угу…

— У тебя ушиб, наверное. Синяк. Подожди, может, еще пройдет, — сказала я, увидев, что она собирается уходить.

— Нет, я домой…

— А я еще покатаюсь, ладно?

Пятакова, ничего не ответив, побрела по тропинке к домам. Левую руку она прижимала правой к себе.

В понедельник я пришла в школу позже обычного: в доме отключили свет, провозилась с завтраком в темноте. Девчачий коллектив стоял плотным кольцом вокруг Пятаковой, а она возбужденно что-то рассказывала. Рука у нее была в гипсе.

Заметив меня, девчонки странно покосились. Явно недружелюбно. Я приблизилась к стайке. Пятакова, бросив испепеляющий взгляд, замолчала и села за парту.

В обед ко мне подошла Танька Капустнова.

— Здорово ты вчера Пятакову толкнула.

— Я?!

— Она всем рассказывает, как ты ее на катке.

— Я тебя не толкала! — закричала я Пятаковой. — Ты сама грохнулась! Не помнишь, что ли? Ты вообще шла сзади меня!

— Толкала! — зло и так уверенно сказала Пятакова, что я даже засомневалась: а вдруг действительно каким-то непостижимым образом я все-таки толкнула ее?

— Пихнула меня специально. Не ври. У меня перелом. На рентген вчера ездили. Я играть теперь не могу.

— Не пихала я… честное пионерское… — настаивала я, все больше изумляясь ее уверенности.

Она зачем-то сочинила мне вину. Хуже того, она и сама уже верила в эту историю. Верила крепко. Я видела, что она как-бы-не-врет. Она действительно считает, что я ее толкнула. И это меня поражало больше всего.

Но как?! Пятакова шла в трех метрах позади!

Общественное мнение было на ее стороне. Лялечке поверили. Вот Пятакова. Вот рука. Вот гипс. Вот рентген.

Я все ходила и думала: зачем? зачем? Я же ничего тебе не сделала, дура, сволочь. Даже пальцем к тебе не прикоснулась…

На Новый год папа приготовил невиданное блюдо — поросенка в хрене.

— Ползарплаты, — хвастался он шурину за столом. — На рынок ездил в Гороховку.

Поросенок лежал на парадном подносе с ажурной каймой, румяный и ароматный. Небольшой совсем, размером с кота. Я почему-то думала, что поросята больше.

— О, в духовке как загорел, — похвалила мама.

В глаза поросенку папа вложил по клюквине, и от этого взгляд его казался осмысленным: наф-наф смотрел на гостей с хитрецой и слегка удивленно. Задорно торчал из стожков салата аккуратный маленький пятачок, а сзади завивался хвостик.

— Видите, хвост крючком. Специально выбирал, — сказал папа. — Свинью еще правильно зарезать надо. Животные, они чуют смерть, боятся. Испуганное мясо хуже и вообще вредное. Поросенка перед смертью надо обмануть, чтобы он не понял ничего. За ушком почесать, погладить. Тогда у него от удовольствия хвостик завивается. И в этот момент нужно резать.

Я потрогала пальцем упругий хрящик.

— Куда в тарелку руками! — одернула мама. — Чего тебе, ножку или шейку?

— Пятачок, — сказала я.

— Он жесткий, ты есть не станешь.

— А я хочу.

— Мы тебе его оставим, а пока пусть побудет, а то вся красота нарушится.

— Ладно, — согласилась я. — Тогда шейку.

Никогда не думала, что мясо может быть таким вкусным. Я съела два куска и теперь тянулась за третьим.

— Смотри, оценила, — прокомментировал папа.

Когда от наф-нафа осталась одна голова, папа вспомнил про обещание и спросил, собираюсь ли я жевать пятачок.

— Завтра съем.

Мама засмеялась.

— Правильно, зачем гастрономическое впечатление портить.

Папа взял нож, пару раз провел лезвием по мусату, чтобы стало острее, точным движением отсек пятачок и положил его в хрустальную розетку для варенья.

— На, убери в холодильник.

Я открыла тяжелую дверцу ЗИЛа и втиснула добычу между банками и кульками.

Первого января родители спали долго. В двенадцать дверь в их комнату все еще была закрыта. Я сидела на кухне, пила чай и разгадывала кроссворды в «Пионерской правде». «Кабан, свинья, боров, …» Надо было подобрать синоним на букву «х». «Хряк», — вписала я и вспомнила про пятачок. Как он там поживает? Я заглянула в холодильник. За ночь пятачок потемнел, подсох. Есть такое совершенно не хотелось. Похоже, я вчера погорячилась. В унитаз, что ли, смыть? А вдруг не утонет и будет болтаться, как сигарета? Выслушивай потом родительские насмешки. Лучше в форточку. Я подставила табуретку, открыла фрамугу, кинула прощальный взгляд на рыльце…

И вдруг меня озарило. Я слезла с табуретки, завернула пятачок в фольгу от чая и спрятала в дальний угол морозилки, завалив пакетами с замороженными на зиму грибами.