Эдуард Багиров - Идеалист

Минуту спустя прораб шумно выдохнул и безнадежно махнул рукой.

– Може, йому «скорую»? – чуть слышно предложил один из оставшихся бандеровцев.

– Ты йобнулся, чи шо? – злобно оскалился Богданыч. – Трупу швыдка допомога не потрибна.

На рабочих лица не было. По приказу Богданыча труп оттащили под навес и прикрыли какой-то ветошью. После чего всех разогнали по вагончикам, предложив, впрочем, разобрать с собой оставшиеся бутылки с водкой. Я в вагончик не пошел, а забрался в дом, на второй этаж, где устроился у окна. Очень не хотелось видеть пьяные сопли рабочих. В суматохе мой маневр не заметили.

Помрачневший и как-то сразу посеревший Богданыч ушел кому-то звонить. Здоровенный Кеша нервно вышагивал по периметру участка, прикуривая сигареты одну от другой. Подобный расклад их явно не обрадовал. На элитном объекте такие происшествия никому не нужны.

Минут через пятнадцать Богданыч вернулся. Вполголоса о чемто переговариваясь, они с Кешей подошли к навесу, под которым лежал покойник, метрах в пяти от меня. Лица их стали еще озабоченнее; я заподозрил неладное.

Я с трудом их расслышал – на соседних-то участках стройка не прекращалась, и взвизги дрелей вкупе со скрежетом шпателей заглушали все вокруг.

– Ну... а куда його еще? – давал указания Богданыч. – Километров за десять отвези, вон в Вешки, там тоже стройки идуть. Выкинешь где-нибудь подальше.

Кеша угрюмо кивнул:

– А не запалят?

– Та кому он всрался, Кеша? – нервно махнул рукой прораб. – Хто його искать-то будет? Паспорт егоный сожгу седня вон в печке, и все дела. Давай, – послышалось сопение, шорох ветоши. – Уп... Потащилы. Тяжелый, сука, як кабан. Подгоняй газэль свою.

Я высунулся в дыру оконного проема и, благодаря всех богов за шум на соседних участках, несколько раз щелкнул спуском фотоаппарата. Спустя еще несколько минут труп лежал в кузове. Мужчины остановились перекурить.

– Ты до Андреича-то дозвонывся? – спрашивал Кеша.

– Та дозвонывся, ясен хер.

– И шо вин тоби сказав?

– А шо вин может сказаты? Ничого не казав, тильки спросил, не зъихав ли я с глузду беспокоить його всякой херней. И трубку повесил.

– М-да, – пробурчал Кеша. – Ну усе, я поихал.

– С Богом.

«Газель» затарахтела к воротам. В этот момент из растворившейся двери вагончика выпали два уже совсем пьяных бандеровца.

– Богданыч, – плачущим голосом проблеял один. – А куды товарыща-то нашего повезлы?

– Як куды? – не смутившись, среагировал прораб. – В морг, куды ж ще. Кстати, паспорт-то його де? Принеси сюды. Адреса родичыв його знаешь?

Разумеется, всякое желание оставаться на объекте у меня начисто пропало. Ведь ясно же – случись со мной что-то подобное, меня точно также затолкают в кузов и выбросят в лесополосе, как собаку, просто чтоб сэкономить на взятках ментам. Я приблизительно представлял, какие несусветные деньжищи вбуханы в этот строящийся коттеджный поселок. И никто здесь не станет размениваться на такую мелочь, как жизнь какого-то вонючего чернорабочего. Мы даже не быдло. Мы – простой скот, причем почти дармовой, и относятся к нам с пренебрежительностью советского завхоза: подохнет – да и хрен с ним, новых пригоним. Желающих навалом.

Днем бежать с объекта я не рискнул. Если хватятся, то догонят и пристукнут, как щенка. Им не слабо. Информировать о своих планах оставшихся бандеровцев или Ревенко я не счел нужным. Два безмозглых амбала мне ни к чему, а Ревенко труслив и слаб на алкоголь. Хреновая, в общем, компания. Я уж как-нибудь сам. Одному исчезнуть всегда проще.

Водки для работяг сегодня не жалели, и в помещении стоял плотный разноголосый храп. Я приподнялся и попытался на ощупь вытащить из-под койки свой рюкзак. Внезапно на соседнем матраце зашевелились. В просвет грязного окошка приподнялась взлохмаченная голова Ревенко.

– Ты шо, Илюх? – зашептал он. – Тикаешь, что ли?

– Угу, – буркнул я. – Поищу работенку получше.

– Да ты йобнулся! – повысил он голос. – А шо я скажу Богданычу? Это ж я тебя сюда привез! Ну-ка, слышь...

Раздумывать было некогда. Правой рукой я схватил его за горло и резко ударил головой о стену. Несильно, просто деморализовал. Ревенко захрипел, и даже в темноте можно было разглядеть, как он испуганно выпучил глаза.

– Ша, падла, – прошипел я, наклонившись к его лицу. Впрочем, он и без того уже заткнулся и с испугу даже не сопротивлялся. – Тебя не спрашивают. Попробуй только вякнуть. Я все равно слиняю, а тебя, если шум подымешь, найду и удавлю.

Через КПП поселковой охраны я не пошел. Мало ли что. Без особого труда перемахнул через высоченный забор и исчез в лесу. Там я затаился, решив дождаться утра. Едва рассвело, обочинами прокрался до первой попавшейся автобусной остановки, дождался там машрутки и доехал до ближайшей станции метро. Еще через час я уже растворился в бескрайнем людском круговороте Казанского вокзала.

Мысль о возвращении к родителям на Украину я отмел сразу же и навсегда. Я скорее предпочел бы умереть от голода на вокзале, нежели вернуться домой ни с чем. Ясное дело, что в случае возвращения ничего страшного бы не случилось. Никто мне поперек даже и слова не сказал бы, а родителям так и вообще было бы даже спокойнее. Мало ли кто уезжал покорять Москву и несолоно хлебавши возвращался обратно.

Но когда я впервые вышел из метро на гомонящую Каланчевскую площадь и полной грудью вдохнул звенящего, вибрирующего безумной энергетикой московского воздуха, то осознал, что теперь уж точно – все. Никогда. Никуда. Ни-за-что. Я отсюда не уеду.

Ночами я отсыпался на скамейках для пассажиров, а по утрам, приведя себя в порядок в платном вокзальном сортире, шел искать работу. Газет с вакансиями на лотках лежало немерено – только выбирай. Беда только в том, что почти все доступные мне вакансии предлагали во всякого рода торговых организациях. Я же торговать не умел, и не желал. Мне претило. Просто это не мое. Исторический факультет университета все же ставит самосознание на некоторую параллель, с торговлей никак не сопоставимую. Торгаш – это не чернорабочий на стройке, в торговле думать надо, соображать. Я же отлично понимал, что аз есмь не кто иной, как законченный гуманитарий, и хватать заведомо проигрышный лотерейный билет не собирался.

А гуманитарные вакансии были мне не по зубам. Потому что университет был неоконченный, факультет – эфемерный, а опыт работы – только на стройке. Не говоря уже о том, что обложка моего украинского аусвайса действовала на работодателей весьма расхолаживающе. Правда, как-то раз мне предложили работу учителя в интернате для детей с ограниченными возможностями, но я отказался. Потому что при такой зарплате голодная смерть мне была точно гарантирована.