Улья Нова - Инка

– Наша Инка обнаглэла, ищ-щ-щь, что о себе представляет. Из нее слова живого не вытянешь, улыбки не дождешься. Уже двенадцатый час, ее все нет. Охамэла. Уволю ее сегодняшним днем, посмотрим, как она запоет и что сплящет.

Секретарша была сильно огорчена нетерпеливым, жалящим разочарованием недосмотревшей сериал женщины: Инкин стол – по соседству, девчонку видно как на ладони. С увольнением Инки жизнь секретарши резко пустела, теряла много острых минут и восторгов. Но секретарша Лана была девушка не раз стреляная, наученная жизнью, она ни слова не проронила, не высказалась «за» или «против». Соблюдая форму конторы, она позволила хозяину насладиться неробкой округлостью бедра и, утомленно выписывая задом знаки бесконечности, удалилась. Писсаридзе, томно провожая все то, что так туго было затянуто в короткое шерстяное платье, опал в кресле и предался мечтам, потом он сладко вздремнул, как любой, кто провел ночь без сна, на нервах и ножах. Плаванье шло удачно, корабль, не уклоняясь от курса, несся на всех парусах в открытом море бизнеса, завоевывая сердца клиентов и пополняя запасы валюты в трюме. Соседняя пекарня испустила в небо аромат ванили и жженого сахара, а значит, приближался полдень. Деловито перебрасываясь словцом-другим, команда слаженно и самоотверженно трудилась, коллективно гордая тем, что есть где трудиться и на кого. Все ждали в этом месяце скудную горстку премиальных и даже попрыгунчик-грызун не мог омрачить это напряженное, трепетное ожидание. В общем, склонили головы, уперлись в экраны, выстукивали быстрыми пальчиками бодрые танго – вкалывали как миленькие, и корабль плыл, устремленный к горизонту.

Потом в проходной «Атлантиса» стало что-то происходить, все отчетливей слышалась непрекращаемая возня, а вслед за тем стали доноситься препирательства. Писсаридзе нервно поежился: «Ну что еще, нэт покоя». Менеджеры многозначительно переглянулись: «Неужели Инка прикатила с опозданием в четыре часа, вот дуреха-то».

Возня в проходной усиливалась, кажется, что-то легонько стукнуло и еще разок, послышался уже громкий стук, а потом и настоящий гром. Когда гром и грохот достигли такой силы, что служащие посчитали приличным выглянуть в коридор из закутков офиса, они увидели нечто, запоминающееся на всю жизнь, страшное и торжественное. В распахнутую дверь «Атлантиса», как в огромную пробоину, с улицы парами врывались люди в черных масках и с автоматами. Точные, обдуманные и гневные движения придавали им сходство с хищными животными, какими именно, некогда было определять, так молниеносно и слаженно врывались они в «Атлантис». Хищников было так много, что помещение они забили битком. И, увы, было очевидно, что пришельцы мрачного вида уж точно явились не искать отдыха и покоя, они знали, что хотели, и времени не теряли. Вот уже двое выводят с заломленными за спину руками из кабинета испуганного и пристыженного Писсаридзе, его замасленные глазки бегают, и он судорожно соображает, как отвертеться. Следом волокут рыдающую секретаршу, она бьется, как большая очумевшая рыбина. Все это явилось онемевшей команде «Атлантиса» как кошмарный сон, и стало ясно: происходит что-то непоправимое и бесповоротное, жестоко проводящее черту между сегодняшним и завтрашним утром. В кабинете хозяина крутился полк людей в черных масках: двигали мебель, вырывали ящики, взламывали запертые дверцы тумбочек и настенных шкафов, опечатывали компьютер, снимали на любительскую кинокамеру какие-то пакетики, разложенные на столе. Остальные бодрые люди в масках, увы, двинулись ловить служащих и вязать им руки за спиной. Уже визжала бухгалтер, в перекошенной юбке, в пиджаке с отодранными пуговицами ее тащили к выходу, а она, ничего не понимая, упиралась ногами во все, что попадалось на пути: в стол вахтера, в ножки тумбочки с самодельными кубками и медалями за отличную работу фирмы. По офису расползлось обреченное: «Ребят, у нас пробоина, мы тонем, мы стремительно идем ко дну…» Команда сбилась в дальней комнатке-буфете, все в панике жались к подоконнику, пытались открыть окно, но вылезти и скрыться успел только системный администратор Саша. Потом искали, нет ли где двери, тоненькой стеночки – выломать и юркнуть в соседнее помещение, пусть даже в подвал. Потом, отчаявшись, прикладывали ухо к стеклянной двери, прислушивались к разгулу стихии: к шагам и грохоту падающей мебели, к шуршанию бумаг, к хриплым, резким высказываниям и, наконец, неумолимо приближающимся шагам не одной, не двух пар ног в стоптанных башмаках.

Шустрая самка кецали не успела бы перелететь с ветки на ветку, а уже наполовину скрылся под водой «Атлантис», стремительно исчезал красавец-бриг о семи мачтах, жалобно помахивая небу на прощание платочками белых парусов. Пираты выводили служащих по одному, по двое, с заломленными за спину руками. Выпроваживали коллектив из тесных тенистых кулуаров офиса на ветер улицы, подбадривали легкими пинками, подгоняя поскорей пройти мимо кабинета Писсаридзе. Там, в кабинете хозяина, копошились люди в черном хитине, гудели, в спешке швыряли целый листопад документов на пол, что-то фотографировали, курили. Но служащим не дали насытить любопытство и тревогу, не позволили догадаться, прозреть всю скорбь создавшейся драмы, люди в масках неумолимо пинали плененных дальше, забыв об уважении и сдержанности. Недовольных и бунтарей, которые возмущались и пытались возразить свирепой воле пиратов, карали глухими ударами дубинки меж ребер, слегка оглушали крепким словцом и пихали в лодки с зарешеченными окнами. Пошатываясь от резких скачков, служащие со слезами и воплями провожали в прошлое сорванную с петель дверь «Атлантиса», который плавно и навсегда скрылся под водой, оставив после себя лишь водоворот пены, мусора, щепок и бумаг. Беспокойно двигался коллектив фирмы куда-то в другую жизнь, в другой мир, в неведомые, но страшные и холодящие кожу дебри. В тюремные камеры-лачуги ехали они, дружно слагая в умах ужасные картины предстоящих унижений, испытаний и лишений. Об Инке никто не вспомнил. В бумагах Писсаридзе она значилась как уволенная, поэтому ее решили пока не трогать, у пиратов было и без нее достаточно беспокойных бледнолицых пленных.

Паренек в униформе выдавливал краткое содержание песни путано и сбивчиво. Он вполне удовлетворительно справился, а Инка успешно его слова разобрала, распутала, перевела, вникла в общий смысл песни, а потом уж загрустила и оторопела. Паренек же кое-как сипел и мычал, а сам, забыв, что находится в униформе, косился на голенькую коленку, это старое, как мир, и безупречное оружие действовало безотказно, и он был сражен наповал. Он счел, что вопрос – лишь повод поболтать на свежем воздухе, лишь хитрость задержаться немного вдвоем и приготовился потребовать телефончик. Но Инка, разочаровав поспешностью, кивнула в ответ на его незамысловатое гудение и, к великому изумлению побежденного, повернулась к нему спиной и решительно двинулась прочь. Она была так ошеломлена, что даже не поблагодарила и не обернулась, а растерянный паренек с сожалением смотрел ей вслед, не решаясь по долгу службы догнать, ведь форма сдерживала его и сковывала движения.