Виктория Токарева - Одна из многих

Николай разгуливал по Парижу. Искал подарок Анжеле.

Ей должно было исполниться двадцать. Второй юбилей. Самое начало.

Николай скучал. Даже не так: Анжела постоянно в нем присутствовала. Даже если бы он решил провести романтический вечер с француженкой, они сидели или лежали бы втроем: он, француженка и Анжела.

Николай зашел в ювелирный магазин и выбрал кольцо с бриллиантом. Его жена Елена любила повторять: «Бриллиант меньше карата — это не любовь».

Николай купил платиновое кольцо с бриллиантом, выступающим из гнезда, как вишневая косточка. Белый матовый металл, прозрачный граненый бриллиант, никаких посторонних красок. Простота, чистота и шик.

Николай представил себе, как озарится личико Анжелы.

Кольцо было дорогое, стоимостью с хорошую машину. Но дела Николая шли в гору. Парижские переговоры тоже удались. Экономить не имело смысла. Когда же их тратить, эти деньги, если не сейчас. И на кого их тратить, если не на Анжелу.

Анжела — часть его, Николая. И, тратя на Анжелу, он, в сущности, тратит на себя. Оплачивает свое счастье.

Утром Анжелу разбудил междугородний звонок. Николай звонил из Парижа, чтобы услышать ее голос и послать свой голос.

Анжела хрипло спросила:

— А сколько время?

— Надо говорить «который час», — поправил Николай.

— У меня семь, у тебя девять.

Анжела молчала. Она не знала, о чем с ним говорить. Вернее, знала, но не могла решиться.

— Я приеду завтра вечером, — сообщил Николай.

Анжела не отреагировала.

— Ты что молчишь? — встревожился Николай. — У тебя все в порядке?

Анжела молчала. Потом проговорила:

— Плохо слышно…

— Ну ладно, — прокричал Николай. — Приеду — поговорим…

Анжела нажала отбой и почему-то долго смотрела на руку, державшую трубку.

Потом взяла листок бумаги. Села к столу. Написала: «Я полюбила. Я ушла».

Анжела долго смотрела на свою записку.

Она уходила потому, что с Савраскиным ей было интересно, а без Савраскина — пустота. Какой был бы ужас, если бы они не встретились… Они были поставлены на одну программу: физическую и духовную. Они — как два глаза на одном лице. Можно жить и с одним глазом, но меньше видишь. Неудобно и уродливо.

Савраскин воспитывал Анжелу. Говорил: БЫТЬ и ИМЕТЬ.

Можно БЫТЬ и ничего не иметь. И все равно БЫТЬ.

А можно все иметь и не быть. Анжела внимала, глядя Савраскину в самые зрачки. У Савраскина вырастали крылья. Он, как Пигмалион, лепил свое творение и влюблялся в свое творение.

Были, конечно, неудобства. Например, Савраскина несло, и он кидался словами, как камнями. Но, как говорили в группе: «Он говнистый, но отходчивый». Отходил быстро, как чайник, выключенный из розетки. Эти перепады утомляли, но ведь не бывает человека без недостатков…

Консьержка видела, как в час дня Анжела вышла из дома, катя за собой чемодан на колесах. Ее ждал невзрачный парень в кургузой курточке и грязных джинсах. Они на пару затолкали чемодан в багажник машины, тоже кургузой и грязной. Сели и укатили.

Весенняя грязь радостно взметнулась из-под колес, как праздничный фейерверк.

Николай вошел в дом. Было тихо.

Он заглянул во все комнаты. Шкаф оказался раскрыт, в нем болтались пустые вешалки. На столе лежала записка.

Николай прочитал записку. Сел на стул.

«Я полюбила. Я ушла». Коротко и ясно. Он сразу поверил. И вместе с тем не поверил. Как в собственную смерть. Каждый знает, что умрет в конце концов. Но пока человек жив — он вечен.

Рот высох. Николай взял из бара бутылку виски и стал пить широкими глотками. Алкоголь входил в него, как наркоз. Под наркозом не так больно жить.

Николай достал мобильный телефон, набрал своего адвоката, губастого Льва Яковлевича.

— Меня кинули, — сказал Николай.

— Кто?

— Баба.

— На много?

— Много.

— Сколько?

— Много, поверь…

— Обидно? Или перетерпишь?

— Обидно — не то слово. У меня мозги кипят.

— Тогда чего париться? Пятерку исполнителю и десятку следователю, чтобы не заводили дело.

— Ты о чем? — нахмурился Николай.

— Об этом самом. Кидалы должны быть наказаны.

— Да ты что? Я же христианин.

— Ну тогда и живи, как христианин. Прости нам долги наши, аки мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

Николай добавил несколько глотков.

— А можно сделать, как Пчелкин, — размышлял адвокат.

— А как?

— Все отобрал и посадил в психушку.

— Зачем?

— Благородное возмездие.

— Какое же оно благородное? Просто месть, и все. Месть — не строительный материал.

— А что ты собираешься строить, когда все разрушено?

— Я подумаю… — хмуро сказал Николай и положил трубку.

Он представил себе Анжелу в психушке, в длинной холщовой рубахе, с распущенными волосами. Она сидит на кровати, качается и повторяет: «Тройка, семерка, туз… тройка, семерка, туз…»

Хотя почему туз? Дама пик.

Заболели сердце и рука. Жизнь короче, чем он думал. Он думал, что молодой и замечательный. А оказывается, пришло другое поколение. Солнце светит другим.

Молодые компьютерщики в его офисе употребляли словечки: напрасняк, депресняк, накрывать поляну.

«Впереди старость, — подумал Николай. — И напрасняк метаться. Пора освобождать поляну».

Рот высох. Язык стал шершавый. Не хватает получить инфаркт… Николай закрыл глаза и проговорил вслух: «И прости нам долги наши, аки мы прощаем должникам нашим…»

Стало легче.

Он знал, что Анжела не кидала его умышленно. Так вышло. Это было непредумышленное убийство в состоянии аффекта.

Он, Николай, сунул нож в свою жену Елену. Почему ему можно убивать душу, а Анжеле нельзя? Или всем можно, или никому нельзя.

Елена и Мовлади приехали на горнолыжный курорт. Елена хотела отправиться в Швейцарские Альпы, но у Мовлади не было заграничного паспорта. Пришлось довольствоваться тем, что есть внутри страны.

Мест в гостинице не оказалось.

Елена осталась возле администратора улаживать ситуацию: просить, платить.

Мовлади испарился. Администраторша опытным зорким глазом оценила ситуацию, тянула кота за хвост. Елена удваивала гонорар, утраивала. В конце концов получила ключи от номера.

Елена повезла свой чемодан на колесиках в конец коридора и вдруг увидела Мовлади. Он играл в пинг-понг с каким-то прыгучим напарником. Значит, пока Елена платила и унижалась, он нашел себе легкое времяпрепровождение. Значит, он рассматривал Елену как мамашу, призванную заботиться о своем сыне-лоботрясе. И ей вдруг стало противно.

Она вошла в номер. Номер ей не понравился: убогий, совковый, с полированной мебелью. Что она тут забыла?

Хорошо, если на курорте не окажется знакомых. А если окажутся? Что они подумают? Можно, конечно, наплевать на общественное мнение. Но это не что иное, как потеря лица. Можно потерять мужа, но потерять себя — это уже другая история.