Виктория Токарева - Лавина (сборник)

— Возле машины.

— Когда?

— Возле суда.

— А-а… — вспомнил Юра. — Это Римка. Жена Рудика.

— А Рудик кто?

— Мой институтский товарищ. Он сейчас барменом работает.

— Почему? — спросила Тамара, хотя ее совершенно не интересовала судьба Рудика.

— Надо жену кормить и трех детей.

— У этой девочки трое детей? — поразилась Тамара.

— Да. А что? Ей тридцать пять лет.

— Она вам нравится?

— Кто?

— Римка.

— Так она жена моего приятеля, — повторил Юра, и Тамара поняла, что жен приятелей он не рассматривает. И не видит. Это прикладное к приятелю и самостоятельного значения не имеет.

Тамара как бы поднялась из собственного гроба. Впереди — целая жизнь, по которой можно идти легкими чистыми ногами. Как будто темя ее не заросло в младенчестве. Надежда хлынула прямо в голову. Это было невыносимо. Тамара опустила лицо и заплакала.

Юра не мешал. Он как сидел на подоконнике, так и остался сидеть.

— Плачь, если хочешь, — разрешил он, переходя на «ты». — Но вообще учти — жизнь придумана не нами, и придумана здорово. Тот, кто ее придумал, — не фраер. А мы ее сами портим. Берем и портим. Вот этими руками. — Он протянул красивые умные руки, показал Тамаре.

— А исправить можно? — спросила Тамара.

— Вот этими же руками.

— А ты… А у тебя… все так, как ты хочешь?

— Пока нет. Но будет так.

— Значит, ты действенный, положительный герой…

Тамара полезла в сумочку, разыскивая носовой платок. Платка не оказалось. Она вытерла лицо ладонью.

Тамаре снилось, что она хочет пить. Проснулась от жажды. Луна смотрела в самое окно, и это было тревожно. Тамара где-то слышала, что на Луне жийвут отлетевшие души. Тогда отлетевшие души видят с Луны все, что делается на Земле. Не так уж это и далеко. Тамара встала с раскладушки, пошла на кухню. Юры не было ни в одной из комнат. Куда он делся? Может быть, пошел ночевать на вторую половину? К жене?

Дверь на улицу была приоткрыта. Луна освещала дверной проем, и в проеме вилась, тянулась кверху струйка дыма.

Тамара вышла на крыльцо. Юра сидел и курил. Спина обтянута черным свитером, острые лопатки, как недоразвитые крылья. Черный ангел.

Она села рядом.

— Ты почему не спишь?

— Не хочется.

— Негде, — догадалась она. — У тебя одна раскладушка.

Он промолчал.

— Я так не согласна. Иди, ты поспи, а я посижу.

— Мы же не на дежурстве.

— Тогда ляжем вместе. Положим матрас на пол и ляжем. Возьми второе одеяло.

Он снова промолчал. Струйка дыма рисовала в воздухе какой-то знак.

— У тебя нет второго одеяла, — снова догадалась Тамара. — Что же она у тебя все отобрала? Ну и жадная, как Самусенчиха.

— Не будем об этом. Посмотри, ежик вышел.

— Где?

— Вон…

Тамара вглядывалась в темноту. Она боялась, что ежик добежит до нее и откусит кусочек от ноги. Тамара придвинулась к Юре, услышала своим плечом его плечо. Юра не шелохнулся. Сидели тихо, как братец Лис и братец Кролик. Их объединял не поиск правды о Петьке, а то, что объединяло Робинзона и Пятницу, двоих на острове. Не объединишься — не выживешь. И нечто большее — плечо. Вот чего Тамаре не хватало — плеча, в прямом и переносном смысле.

— Хорошо у тебя, — призналась Тамара. — Так бы и сидела.

— Ну и сиди.

— Я и сижу.

— Я имею в виду не сейчас, а всегда.

— У меня сын, мать. Муж.

— Ты замужем?

— Немножко.

— Немножко — это не в счет. А сына с матерью привози.

— А что мы здесь будем делать?

— Огурцы разводить.

Тамара усмехнулась в темноте.

— Между прочим, это очень интересное занятие. Ты не знаешь. Вырастишь огурец, сорвешь его — маленького, в пупырышках, он — как родной.

— Значит, я на огороде. А ты?

— Днем работать, по вечерам машину собирать.

— В сарае?

— В сарае. А ты будешь мне еду приносить.

Ежик зашуршал в траве. Стало зябко, но не хотелось отодвигаться от его плеча. Все же поднялись. Вошли в избу.

Положили матрас на пол и легли под одно одеяло. Некоторое время лежали, глядя в потолок. В них росло, копилось напряжение. В физике есть термин: критическая масса. И достаточно любого толчка, даже громкого звука — происходит взрыв. За окном с дерева упало яблоко, повинуясь закону всемирного тяготения. Должно быть, ежик наколол яблоко на свои иголки и отнес ежатам. Тамара вздрогнула. Юра мощно притянул ее к себе, и все стало неуправляемым. Она обнимала его так же, как Юру Харламова — в том далеком дне, в осевшей могиле. Казалось, дыхания не хватит, сердце разорвется. Он, сегодняшний Юра, испугался — так бурно колотилось ее сердце. Гладил, успокаивал, припоминая все нежные слова, которые знал, и придумывал новые. Когда все слова кончились, стал повторять ее имя. Все повторял и повторял, как дождь по крыше.

Луна по-прежнему пялилась, но Тамара ее уже не боялась. Она укрылась под дождем его нежности. Он целовал ее тихо и плотно, клал поцелуи один к другому, ни одного сантиметра не пропадало. Что он строил? Счастье. Тамара впервые подумала, что СЧАСТЬЕ от слова ЧАСТЬ. Счастье — это значит — часть целого. Часть всеобщей гармонии: дерево и листья, небо и Земля, Земля и Галактика. А Тамара — часть всего этого. Без нее не обойтись.

Если бы тогда в лесу, с тем Юрой все было так же, она никуда бы от него не ушла. И его серая внешность показалась бы самой яркой и одухотворенной.

Скульптор был бездарен в любви. Он как будто лишен слуха жизни. Он умел только работать. А любить, принадлежать другому человеку, растворяться в другом он не умел. Он принадлежал только своему замыслу, был озабочен только своим духовным зародышем, который зрел в нем. А на остальное ему наплевать. Остальное — не важно.

Но остальное — это и есть Тамара, ее целая, неповторимая жизнь, Господний замысел. Тот, кто ее придумал, — не фраер. И если он запустил Тамару в жизнь, значит, она зачем-то нужна.

— Подыши на меня, — попросила Тамара.

Ей нравилось его дыхание. Так пахнут грудные дети — молочком, а значит, лугом, разнотравьем.

Она заснула в счастье.

А когда открыла глаза — светило солнце. Юра с кем-то разговаривал, потом вернулся. Он был обернут простыней, как древний римлянин в бане.

— Кто это приходил? — спросила Тамара.

— Жена. Я ее не пустил.

— А что она хочет?

— Не знаю. Она все время что-то хочет.

— Вот я уеду, ты к ней вернешься, — сказала Тамара.

Она понимала: от «Юр» не уходят.

— Я никогда к ней не вернусь. И ты никуда не уедешь. Мы будем жить хорошо. Так, как задумал тот, кто все задумал. У нас получится. Я знаю. Поверь мне. Просто поверь, и все.

Он опустился рядом. Обнял.

— Ты опять опоздал на работу, — напомнила Тамара.

— Я никуда не пойду. И ты никуда не ходи.

— И я никуда не пойду.

— Будем весь день вместе.