Александр Смоленский - Заложник

Из очередной отлучки Наташу вез домой на Рублевку черный лимузин с федеральными номерами. В последнее время это становилось ей все менее и менее приятно. Особенно Наташе стало невыносимо, когда примерно пару месяцев назад будто пелена упала с ее глаз. Неделю она была сильно простужена, температурила и большую часть времени провалялась в постели. Школьные уроки с репетиторами пошли боком, а от книг и пустозвонства из телевизора девушка уже просто выла.

Утром – это, похоже, была пятница – отец вернулся из очередного официального визита, и Наташа, сильно соскучившись по нему, поплелась вниз, чтобы обняться с любимым родителем. Их большой и неуютный дом в этот час был пуст, как шкаф, из которого вынули всю одежду. Девушка в накинутом на нижнее белье теплом глухом халатике прямиком направилась в кабинет отца, но неожиданно поняла, что папа там не один.

Двери кабинета не были закрыты, и девушка узнала голоса. Папа большей частью молчал, подавая время от времени лишь реплики, а говорили, перебивая друг друга, двое: дядя Виталий Смирнов и дядя Коля Любимов, которые часто бывали у них в доме еще в Санкт-Петербурге, а теперь прижились вот и в Москве. И того, и другого Наталья не сильно жаловала. Вообще с некоторых пор, скорее всего повзрослев, она не симпатизировала большинству друзей и сослуживцев отца. Какие-то они были все фальшивые, делано многозначительные и очень как-то навязчиво вроде бы опекали отца.

Другое дело – ее детская любовь дядя Собчак. Красивый, веселый, такой живой. И это несмотря на то, что он был начальником над папой. Но больше всего ей нравились их с папой разговоры за чаем или за обедом. Анатолий Александрович и папа всегда размышляли о жизни, строили планы для себя и для будущего страны.

Президентская дочка рано поняла, что такое либералы, монетаристы, реформаторы, оппозиция. Поняла, конечно, по-своему, чуточку по-детски. Но главным для нее оказалось то, что папа среди них свой, единомышленник, товарищ.

Когда же они переехали в Москву, сначала все казалось еще прекраснее, чем в Питере. Больше интересных людей в доме. Больше вольнодумства, свободы. Она стала читать совершенно недетские книги, размышлять над совершенно недетскими темами. Ей очень понравился Борис Николаевич, которого видела всего несколько раз. Во-первых, он всегда обращался к ней на «Вы», не гладил по голове, как частенько, вечно сбивая волосы, норовили делать другие взрослые. А еще он был такой смешной, неуклюжий, но какой-то настоящий, не противный, как некоторые другие.

Много позже, когда папа уже стал Президентом, она поймала себя на мысли, что было б здорово, если бы папа стал таким же раскованным, легким на эмоции, как Борис Николаевич. Тем более что папа гораздо умнее говорит, начитаннее, обстоятельнее. Наташа обожала папу, но со временем стала замечать, что если раньше его любили все, то теперь уже многое представлялось ей не так однозначно. Около года назад, буквально через несколько месяцев после выборов, за завтраком Наталья неожиданно заявила:

– Ну что это за дураки, папины советчики, лишили эфира Шустера, теперь Парфенова. Будто специально для меня делают. Скоро по телевизору вообще смотреть нечего будет.

– Вот и отлично, больше к экзаменам готовиться станешь, – заметила мама, наливая молоко в мюсли. – Ты, доченька, случайно, не забыла, что экзамены на носу?

– Больше – не лучше, – философски заметила Наталья.

– О чем ты? – Мама высоко вскинула брови, имитируя недоумение.

– О том же, о чем ты, мамочка. Готовься не готовься к экзаменам, а пятерки в моем будущем аттестате, наверное, уже заранее проставлены.

Наташа хотела высказаться еще резче, но сдержалась. За столом аппетитно ела яичницу Марина, а ей вряд ли были интересны перестановки на НТВ. Мариша у нас больше дока по части МТV или МузТВ.

– Мама, я не поняла, – в лоб спросила она. – Тебе действительно все равно, будет ли в эфире «Свобода слова» или «Намедни»? Помню, еще пару лет назад ты упивалась Парфеновым. Какой он умница, какой вкус у него, какая речь. Ты что, все это забыла!? Мама! Интересно, а что папа думает?

Мама лишь вскинула брови. Даже Марина стащила с головы наушники и в молчаливом выжидании вслед за старшей сестрой взглянула на маму.

– Думаю, вашему папе, как и многим в нашей стране, надоела безответственная болтовня и политические спекуляции, изо дня в день доносящиеся с экрана.

Мама выразительно кивнула в сторону молчавшего, поскольку его никто не включил, телевизора.

– И потом, доченька, ты не забыла, что твой папа не только папа, но еще и Президент нашей страны? И ему надо думать о том, что пишут, что говорят о нашем государстве. И здесь, в России. И во всем мире.

Лидия Николаевна бросила взгляд в висевшее сбоку от нее зеркало и осталась довольна собой.

– Не забыла, мамочка. Не забыла. Извини, конечно, но если ты вдруг расскажешь о нашем разговоре папе, любезно передай ему, что я лично уверена, что все эти его замы, помы просто имеют дурной вкус и еще пытаются внушать его папе. Не верю я, что лично его ущемляло ток-шоу Шустера. – Наталья всерьез завелась. – Во всем мире подобные передачи – норма. Даже когда мы жили в Германии и папа все время говорил тебе, что здесь рта человеку нельзя раскрыть. Я была тогда еще ребенком, и мы с папой смотрели что-то подобное по западным каналам. И папе эти передачи нравились.

С гордостью, как будто имея заочную поддержку отца в этом спровоцированном специально споре, Наталья завершила свой монолог и, не притронувшись к мюсли, вышла из-за стола.

Затаившись в прихожей отцовского кабинета, Наташа прислушивалась к фразам, доносившимся оттуда, и одновременно вспоминала прошлогодний диспут на кухне. Где-то поодаль, скорее всего наверху, шумел пылесос. В парке мини-трактор выскребал дорожки от пожухлых листьев. Дом жил своей обычной утренней жизнью, если бы не одно «но». Обычной, если бы в доме в тот час не было папы и тем более если бы у него не было встречи.

Наталья сделала нехитрый вывод, что гости нагрянули нежданно, и поэтому никто в доме даже не успел скомандовать прекратить на время домашние работы. Обрывки фраз, доносившиеся из отцовского кабинета и все громче звучавшие на повышенных тонах, невольно заставили Наташу прислушаться.

– Мы оказались в глупейшем положении. Да что мы, твои друзья. Все службы, кто занят этой темой, все в глубочайшей ж…

Дальше шло неразборчивое, еще более резкое словосочетание, из тех, которыми так любят порой щеголять хамоватые мужчины.

Отец, судя по всему, пропустил эту реплику мимо ушей. Наташа живо представила, как он сидит, зарывшись в любимом кресле, и, наморщив лоб, слушает.

– Если бы мы знали хоть что-то о меморандуме, наверное, и тактику приняли иную. А теперь, спустя как минимум три года, мы узнаем, что вы тоже подписывали этот документ, – с упреком сказал второй голос, принадлежащий Любимову.