Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии

Первые этажи всех зданий превратились в настоящие джунгли дикорастущих цветов, а ползучие растения можно было увидеть и на вторых этажах, и на стенах, покрытых потрескавшейся штукатуркой. На многих домах до сих пор можно было разглядеть номера – 11, 18, 29, – и Алексис с удивлением подумала, что когда-то за этими дверями обитали люди. По-прежнему погруженная в нечто вроде транса, ощущая себя лунатиком, она медленно брела вверх по улице. Все это не было сном, и тем не менее в открывавшемся зрелище было что-то ненастоящее, ирреальное.

Алексис миновала дом, в котором, вероятно, располагалось кафе, затем нечто вроде административного здания и строение с рядами бетонных ванн – наверное, прачечную. Далее высилось уродливое трехэтажное здание со строгим железным балконом, огороженным прочными перилами. Размером этот дом резко контрастировал с остальными, и Алексис пришло в голову, что лет семьдесят назад человек, построивший его, наверняка считал его суперсовременным. Теперь огромные окна зияли провалами, а с потолков свисали провода, напоминающие пучки свернувшихся спагетти. Вид этого здания почему-то действовал на молодую женщину особенно угнетающе.

Выйдя за пределы поселения, она оказалась на заросшей дороге, которая вела в место, полностью лишенное каких-либо признаков цивилизации. Это был мыс с обрывистыми берегами высотой почти в сто метров. Алексис представила себе, какое отчаяние могли ощущать прокаженные, приходившие сюда: это место и впрямь напоминало край света. Она всмотрелась в изогнутый горизонт. До этой минуты она была настолько захвачена увиденным, настолько околдована аурой этого места, что напрочь забыла о себе и собственных жизненных сложностях. Алексис была единственным человеком на острове, и осознание этого подтолкнуло ее к любопытному выводу: быть одной еще не значит быть одинокой. От этой мысли она ощутила прилив сил и решимости по возвращении домой начать новый этап жизни – уже без Эда.

Вернувшись в молчаливый поселок, она некоторое время сидела на каменной ступеньке, попив воды из запасов, которые привезла с собой. Вокруг царило полное спокойствие, лишь время от времени нарушаемое шуршанием ящерицы по сухим листьям, которые ковром устилали полы мертвых домов.

Алексис подумала, что, должно быть, больные лепрой ежедневно смотрели через пролив на Плаку и видели каждое здание, каждую лодку, – и даже, возможно, жителей деревни, занимающихся повседневными делами. Она догадывалась, что они должны были чувствовать: это зрелище было для них подлинными танталовыми муками.

Интересно, что могли бы рассказать эти стены? Несомненно, они были свидетелями великих страданий. Заболеть проказой и оказаться изолированным в обществе себе подобных на этом каменистом островке – более тяжелую судьбу сложно себе представить. Однако Алексис привыкла делать выводы на основании археологических находок, а того, что она здесь увидела, было достаточно, чтобы понять, что эмоции здешних обитателей не ограничивались грустью и отчаянием. Если бы существование этих людей состояло из сплошных страданий, зачем нужны были бы кафе? Или официальное здание, которое могло быть чем-то вроде муниципалитета или ратуши? Да, над городком плотным облаком висела застарелая грусть, тем не менее жизнь здесь была во многих отношениях вполне нормальной – очевидные признаки этого стали для Алексис большой неожиданностью. Если судить по достаточно развитой инфраструктуре, на этом крошечном островке существовала целая община, кусочек общества – то есть это было не просто место, в которое люди попадали, чтобы прожить остаток жизни и умереть.

Время на Спиналонге пролетело очень быстро: взглянув на часы, Алексис увидела, что уже пять. Солнце по-прежнему стояло высоко, а жара была такой сильной, что девушка напрочь утратила чувство времени. С бьющимся сердцем она вскочила на ноги: несмотря на то что местная тишина и умиротворенность пришлись ей по душе, мысль, что Герасимо может уплыть без нее, наполнила Алексис страхом. Она торопливо прошла по длинному темному тоннелю и вышла на причал за стеной. Старый рыбак сидел в лодке и ждал. Увидев ее, он повернул ключ и завел мотор – несомненно, он не собирался оставаться на острове дольше, чем было необходимо.

Обратное плавание до Плаки заняло лишь несколько минут. Алексис облегченно вздохнула, увидев бар, с которого началось ее путешествие, и взятую напрокат машину, которая стояла прямо напротив входа. Деревня уже успела возродиться к жизни. На порогах сидели, беседуя о чем-то, женщины, а под деревьями на улице играли в карты, пуская в воздух клубы табачного дыма, мужчины. Алексис и Герасимо все так же молча зашли в бар, где их встретила барменша – по всей видимости, она приходилась старому рыбаку женой. Отсчитав несколько мятых купюр, Алексис передала их женщине.

– Хотите пить? – на плохом английском спросила та.

Алексис почувствовала, что ей хочется не только пить, но и есть. За весь день у нее во рту не было и маковой росинки, а от жары в сочетании с морской качкой стало даже дурно.

Вспомнив, что подруга матери работает в деревенской таверне, она сняла рюкзак и нашла там мятый конверт с письмом Софии. Когда она показала адрес барменше, та сразу закивала в знак того, что адресат ей знаком, и, взяв Алексис за руку, вывела ее на улицу и повела параллельно берегу.

Таверна стояла метрах в пятидесяти от бара, на небольшом причале, выступающем в море. При виде покрашенных синей краской стульев и клетчатых сине-белых скатертей на столиках Алексис показалось, что она очутилась в оазисе посреди пустыни, а когда ее поприветствовал хозяин таверны Стефанос (заведение так и называлось – «У Стефаноса») уверенность, что здесь ей понравится, лишь окрепла.

«Я буду сидеть за одним из этих столиков и наблюдать за закатом», – промелькнула мысль.

У всех владельцев таверн, которых ей довелось видеть, было нечто общее – густые, аккуратно подстриженные усы, и Стефанос не стал исключением. Но, в отличие от большинства своих коллег, он не выглядел человеком, который сам ест не меньше, чем подает посетителям. По-видимому, местные жители приходили в таверну попозже, так что Алексис была единственным клиентом. Она села за столик на краю пирса.

– Скажите, Фотини Даварас здесь? – несмело спросила она. – У меня для нее письмо.

Стефанос говорил по-английски намного лучше, чем супруги из бара. Он дружелюбно ответил, что его жена, разумеется, на месте и выйдет к Алексис, как только закончит дела на кухне, а пока предложил принести гостье фирменные блюда, на которые та не обратила внимания в меню. Чтобы Алексис немного утолила голод, Стефанос принес ей стаканчик охлажденной рецины и ломтик грубого хлеба. Доев хлеб, девушка ощутила, что голод и впрямь отступил. Она получала большое удовольствие от этого дня и поездки, а одиночество лишь подчеркивало давно не испытываемое ею чувство свободы и независимости.