Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии

Как и раньше, доктор Кирицис раз в неделю бывал у Марии. Они никогда не говорили о своих чувствах, но и в их молчании таилось волшебство. Своей хрупкой красотой их отношения напоминали мыльный пузырь, поднимающийся в небо, – такой яркий, такой разноцветный, но не терпящий прикосновений.

Однажды Мария задумалась, говорили ли когда-нибудь ее родители о любви. Она решила, что если это происходило, то очень редко, и не ошиблась: брак Элени и Гиоргиса был во всех смыслах счастливым, но обсуждать что-то столь явное и несомненное им было попросту незачем.

Все лето Марии, а вместе с ней и доброй половине населения Спиналонги продолжали колоть дапсон. Островитяне знали, что мгновенного исцеления ожидать не приходится – в конце концов, здоровье многих из них было сильно подорвано лепрой, – но новое средство по крайней мере давало надежду, заразившую даже тех колонистов, с лечением которых врачи не спешили. Впрочем, не для всех дапсон обернулся благом. В июле, спустя две недели после начала курса, у Элпиды Контомарис болезнь перешла в реактивную стадию. Врачи не могли с уверенностью сказать, было ли это следствием лечения, но сразу перестали колоть женщине дапсон и начали делать все возможное, чтобы облегчить ее мучения. У Элпиды начался сильный жар, на протяжении десяти дней температура не опускалась ниже сорока градусов, а тело покрылось язвенными нарывами, обострившими ее чувствительность. Как бы она ни легла, любое положение причиняло почти невыносимую боль. Мария заявила, что будет навещать ее, и в конце концов доктор Лапакис отступился от правил, позволив ей бывать в небольшой палате, где лежала измученная Элпида.

Когда Мария в очередной раз вошла в полутемное помещение, Элпида узнала ее, даже не открывая глаз.

– Мария, – хрипло прошептала она, – мне уже ничем нельзя помочь.

– Организм борется с болезнью, и нельзя терять надежду, – бодро возразила Мария. – Особенно сейчас, когда врачи почти не сомневаются, что нашли средство от лепры.

– Нет, послушай меня…

Каждое слово давалось Элпиде с трудом – она словно пробивалась сквозь толстую стену боли.

– Я болела слишком долго, – тихо сказала она, – и теперь хочу уйти… Я хочу увидеть Петроса. Пожалуйста, попроси их отпустить меня!

Присев на старый деревянный стул возле кровати, Мария взяла Элпиду за руку. «Наверное, примерно так умирала моя мать, – подумалось ей. – Ее измученное тело тоже вело жестокую битву с болезнью, но победить ей не было суждено».

В свое время Мария не смогла попрощаться с Элени, поэтому решила, что будет рядом с Элпидой до конца.

Уже поздно ночью в палату зашла Афина Манакис и предложила сменить ее.

– Отдохни, – сказала она. – Зачем сидеть здесь всю ночь без питья и еды? Я подежурю несколько часов.

Дыхание Элпиды было прерывистым и неглубоким – казалось, ее впервые за долгое время оставила боль. Мария видела, что ей, возможно, осталось совсем недолго, и хотела быть рядом в миг ухода.

– Я останусь, – твердо заявила она. – Я должна быть здесь.

Интуиция не подвела девушку: некоторое время спустя, в тихий предрассветный час, когда все живое замерло в ожидании нового дня, Элпида вздохнула в последний раз, и ее душа оставила изуродованное болезнью тело. Мария плакала, пока у нее еще оставались слезы, но горевала она не столько по пожилой женщине, которая так тепло встретила ее на острове, сколько по собственной матери, последние дни которой, видимо, прошли в таких же мучениях, как у Элпиды.

На похороны все население острова обычно собиралось в церквушке Святого Пантелеймона. Священник проводил службу, стоя на пороге, – так чувство скорби могли разделить не только те, кому удалось войти в прохладное в любую жару помещение, но и те, кто оставался снаружи, под палящим солнцем. После того как усопшую отпели, покрытый цветами гроб понесли вверх по главной улице, мимо больницы и многоквартирной «коробки». Длинная процессия достигла северной, ненаселенной части острова, где камни сыпались с крутых обрывов в темные, как река Стикс, воды. Путь был неблизким, и некоторые старики преодолели его на осликах с деревянными седлами, в то время как другие шли медленно, останавливаясь передохнуть, и пришли на кладбище уже после того, как тело было погребено.

Шла последняя неделя июля. Двадцать седьмого числа отмечался день Святого Пантелеймона, но некоторые сомневались, стоит ли устраивать празднество. С одной стороны, совсем недавно отошел в мир иной один из наиболее любимых и уважаемых членов общины, а значит, святой исцелитель страждущих не выполнил то, чего от него ждали. С другой стороны, после того как колонистам стали колоть дапсон, здоровье многих из них заметно улучшилось: на теле перестали появляться новые пятна, а чувствительность постепенно возвращалась в онемевшие конечности. Так что они имели полное право считать, что в их жизни свершилось чудо. И большинство склонялось к тому, что празднование дня святого не следует отменять даже из-за потери друга.

За день до праздника были испечены особые караваи и печенье, а утром и днем многие отправились в церковь, чтобы поставить свечу и помолиться. Вечером начались танцы и пение мантинад. Праздник проходил гораздо веселее, чем большинство религиозных фестивалей последнего времени – когда ветер начинал особенно сильно дуть в сторону Плаки, до жителей деревни даже долетали звуки лиры и бузуки.

– Людям нужна надежда на будущее, – сказала Мария Кирицису в следующую среду, когда он сидел за столом в ее кухне. – Даже если они не уверены, что оно будет хорошим.

– Скажите, о чем сейчас говорят островитяне? – спросил доктор.

Мария выполняла для него роль окна в подлинную жизнь колонии.

– Пока еще никто не обсуждает отъезд с острова, – ответила девушка. – Наверное, все понимают, что говорить об этом слишком рано. Но настроение людей меняется. Те, кому еще не колют новое лекарство, с нетерпением этого ждут: они уже поняли, что оно действует.

– Оно и впрямь работает, – подтвердил Кирицис. – Может показаться, что дапсон действует слишком медленно, но я обещаю: уже скоро вы заметите разницу.

– А насколько скоро? – поинтересовалась Мария.

До сих пор они ни разу не обговаривали вопрос, как долго может длиться курс лечения.

– Даже после того как болезнь перейдет в неактивную стадию, надо будет продолжать лечение еще год или два. Все зависит от состояния пациента, – ответил Кирицис.

Они посмотрели друг другу в глаза. На фоне всей истории этой болезни – одной из первых, известных человечеству, – один или два года были лишь кратким мигом. Но Кирицису это время сейчас казалось вечностью – как и Марии. Но вслух никто своих мыслей не высказал.