Александр Иличевский - Перс

Только дева Ирана его не признала. Стояла поодаль, смотрела сквозь туман чадры.

<2>

Сломались крылья, и я упал в заснеженный терновник. Я обратился за помощью к старым друзьям — к горным богам: «Спасите, товарищи».

Крылья скрывали меня палаткой, лиса грызла их перья.

Я лежал неподвижно среди гор, к которым шел пароход «Курск» — по пенным волнам, под синим небом. Капитан читал на мостике книгу «Завоевание хлеба».

Я покоряю небо и море, они целуют меня глазами.

Сады вскормлены моей кровью, горами стали мои крылья.

Лодочник перевозит меня за вздох.

<3>

Я умею скакать наравне с созвездиями. Я антипод Степана Разина. Он разбойник. А я — дух слова. Я пересек судьбу на «Курске», я плыл на пароходе «Курск» поперек судьбе, а Разин вдоль. Он утопил деву Ирана. А я спасу! Я оседлаю звездное созвездье скакуна и опровергну Разина. Все у нас с ним разно! Он грабил и жег, а я обожествлял собою слово. Пароход нес меня через рот залива против ветра. А Разин сдался парусу, ветру. Он утопил деву, а я ее выну, спасу! Увидим. Время не любит удил и до поры не откроет рот.

В пещерах гор живут боги. Голубые мотыльки покрывают их ноги.

«Мы, обветренные Каспием, алокожие великаны, славим волю и безбожие. Пусть замолкнут наемники, чья присяга морю лжива. Пусть грянет морская песня. Ветер, запевай!»

<5>

Белые очи богов плывут по небу над белыми горами. Поет ветер с моря. Земля поет.

Глаза грозных богов гонит ветер овцами гор по выгону мира. Пастух людских бед стоит поодаль, его мысли снежны: кремниевый мозг, синий лоб, очи в кручах. Снежная ветка шиповника мыслит. Ветер — пастух божьих очей.

Гурриэт эль-Айн — Мадина — Тахирэ — сама влезла в петлю, повернула голову к палачам:

— Больше ничего?

— Вожжи и олово в грудь жениху! Это ее мертвое тело: снежные горы.

<6>

Ноздри гор втягивают запах Разина, несомый ветром с моря. Я еду. Пыточный ветер в спину.

<7>

Полк узеньких улиц. Сквозь них пройдя, я исхлестан камнями! Голову закрываю обеими руками. Булыжные плети высекли плечи! Все смотрят на меня, мне больно.

Богоматерь перевязывает мне раны.

<8>

Рынок вечером: «Вареные яйца! Вареные яйца! Покупай! Покупай! Лови! Лови!»

Ласточки в глазах. Свет золотой — масло вымени белых небес, корова распространяется в космос. Костры. Огни в глиняных плошках.

Убитого быка несут на палках. Ночь тенями пляшет. Голубые кувшины, лотки со льдом — каменоломня синевы, свалка неба.

Бурлак небо волочит на землю. Зеленые куры, скорлупа красных яиц.

Толпа блистает глазами, стучит четками, как на трубе клапанами, по-русски не знает.

И пошел я в лес напролом, запыхался, шубу настежь, свалился под древо на зеленую овчину травы, боги камней прозрачно рухнули вслед за мной, я содрогнулся их размером.

<9>

Дети пекут улыбки глаз в жаровнях ресниц и дают прохожим. Мальчик-калека, сухоручка, тянется к прохожим у мечети.

Женщины, закутанные в черное, несли над головами бутыли с вином.

— Дайте попить!

— Лень нам.

От встречи со мной вспыхивают испуганные черные красивые глаза над покрывалом.

Женщины носят себя в темнице. Ок! Ок! Я пророк!

<10>

Полночь. Решт заснул. Души мертвых плавают в садах молитвы.

Весь вечер перед нами висели бритые головы персов.

Блудницы, подняв покрывало, зазывали людей отдохнуть.

Рыжие шакалы маячат зенками в кладбищенских потемках, по задворкам садов дразнят собак такой перекличкой: «Фрау, гау! Га-га! Га-га!» — это черта сыны скачут в садах.

<11>

«Реис тумам донья» — так мы посвящаем любого в Председатели Земного Шара. Есть мечта сделать каждого в нашей стране Адамом, выпустить в мир корни небесного рая!

Всем одеться в белое, апостолами выйти в горное ущелье к водопаду, длинным неводом на шесте ловить форель, каждому вложить слова в уста: «Я — Бог!» Вот такую страну нам создать!

<12>

Весна дарит из моря мертвых сомов. Море выносит на скатерть берега обед из уснувшей рыбы для собак и пророков. Брать только ту рыбу, что жабрами спрашивает немо. Три мешочка икры я нашел, испек, встал сытым. Вороны с горлом гремящим поднимаются в небо. Море дышит, шумит, поет рыбам «вечную память».

В этой стране время берет у крови алые чернила. Календарь уже в преддверии Троицы, но еще алыми пятнами — зимней красной листвой железного дерева алеют леса, уже широкие сочной зеленью. Не терпится дереву стать знаменем пророка. Золотые чернила весны опрокинуты в закат.

О, пророк! И дереву — знаменем быть.

<13>

Сегодня я в гостях у моря, широка песчаная скатерть, собака копается в соме поодаль. Оба ищем. Грызем. Смотрим друг на друга. Снова нашел икру, нацедил в завязанные рукава невода-рубахи мелкую рыбешку. Хорошо! Лучше, чем у людей в гостях.

Из-за забора: «Урус дервиш, дервиш урус!» — кричит мне мальчик.

<14>

Косматый лев с мечом в лапе отражается в изумрудных изразцах. Дева-солнце ласково закатывается на львиное плечо.

<15>

Хан Халхала сладко втягивает в ноздри аромат розы и всматривается в лиловую даль. Горы ниспадают грядами к морю. Лоскутным одеялом простираются ровные и кособокие прямоугольники рисовых полей, окаймлены строем кипарисов. Там и там блестят ломти зеркал.

«Я плохо знаю по-русски», — говорит хан. «Зачем ты бродишь по деревням? Нехорошо!.. Уже пятьдесят лет, как Азия стала русской. Россия — вождь. Хорошо! Толстой был великим человеком, русским дервишем. Как Зардешт! Очень хорошо!» — говорил хан, пьянея от хоросанской розы. Босой, в белых одеждах, он смотрел на просвечивающие дымчатой далью перевалы.

С крыльца ханского дома можно шагнуть в горы. Крыльцо устлано коврами, ковры стекают с перил, с ковров хан любуется разложенным по подушкам оружием: шашки, винтовки. Поодаль за забором нагорные могилы предков.

Ханскому сыну слуга чешет пятки, парень хохочет, дрыгает ногой, норовя попасть слуге в лицо.

Карой за это Доброковский в гостях у хана за обедом надел красочно хозяину блюдо с помидорным соусом, еле мы оттащили красноармейца-художника от хана. Костерин затем долго увещевал хана, утишал, утешал его лаской; хан же потом помнил не ласку, а маузер Доброковского, наши ружья.

В одном белье хан ходит беспечно по саду или копается в огороде.

«Беботеу вевять», — спела славка. «Беботеу вевять».

Каменное зеркало гор отражает мир. Я на горах. За ними зеркало моря блистает отражением солнца. Отсюда навстречу Волге текут реки в те же морские просторы. В море я черпаю волю.

Здесь, среди гор, человек сознает, что зазнался.

Скачет река, шумит, стекленясь струнами, волосами по буханкам камней. Лопухи по берегам высятся в рост человека.

<16>

В долине дома похожи на людские черепа, каменные ограды охватывают венки садов. В чайхане пустыни, на скатерти ее пышет медный чайник солнца. Голодные глаза армянских детишек пожирают шпанскую черную вишню.