Мюриель Барбери - Элегантность ёжика

Я слушала мадам Мишель и думала: что оказалось тяжелее для ее психики — смерть обманутой сестры или ее последствия: постоянный страх оказаться на ее месте и так же погибнуть? Смерть сестры мадам Мишель пережила, а вот сможет ли она справиться с собственным страхом?

Но я поняла и другую, очень важную вещь, я почувствовала… Стоило мне заговорить о том, что я почувствовала, как на глазах выступили слезы, пришлось отложить ручку и немного поплакать. Ну так вот, слушая мадам Мишель, видя, как она плачет, а главное, с каким облегчением открывает мне душу, я поняла: мне плохо оттого, что я не могу помочь своим близким. Поняла, что сержусь на маму, папу и в особенности на Коломбу, потому что не могу быть им полезна, ничего не могу для них сделать. Их болезнь зашла слишком далеко, а у меня слишком мало сил. Все симптомы налицо, я вижу их, но как лечить, не знаю и от этого болею точно так же, как они, сама того не замечая. А когда я держала за руку мадам Мишель, то почувствовала эту свою болезнь. Наказывая тех, кого я не в силах исцелить, я никогда не вылечусь сама — вот это точно. Может, имеет смысл еще раз хорошенько подумать о пожаре и самоубийстве. Если честно, то не так уж мне хочется умереть, а вот увидеться с мадам Мишель и с Какуро очень хочется. Да, и еще с Йоко, его внучатой племянницей, чью судьбу не угадаешь. И попросить у них помощи. Конечно, я не собираюсь являться и вопить: help me, спасите маленькую девочку от самоубийства! Но я готова принять помощь других людей, ведь я на самом деле маленькая девочка, и мне на самом деле плохо, а мои семь пядей во лбу ничего не меняют. Несчастная маленькая девочка в свой самый горький час встретила хороших, добрых людей. Так разве может она упустить счастливый шанс?

Уф. Что-то я запуталась. То, что рассказала мадам Мишель, — настоящая трагедия. А то, что на свете есть хорошие люди, — настоящая радость. Но как тут радоваться, когда существует такой ужас? Люди живут и умирают под дождем. Голова идет кругом. Но мне вдруг показалось, что я нашла свое призвание. Подумала, что вылечусь, если буду помогать другим, тем, кого еще можно вылечить, кого можно еще спасти, вместо того чтобы умирать, оттого что не могу вернуть к жизни обреченных. Что же, стать врачом? Или писателем? Ведь между ними есть что-то общее?

Но сколько на каждую мадам Мишель разных Коломб и Тиберов!..

Палома ушла потрясенная до глубины души, а я долго-долго тихо сидела в кресле.

Потом набралась мужества, крепко взяла себя в руки и позвонила Какуро Одзу.

На втором гудке трубку снял Поль Н’Гиен.

— Здравствуйте, здравствуйте, мадам Мишель, — приветливо поздоровался он. — Чем могу быть полезен?

— Мне бы хотелось поговорить с Какуро, — сказала я.

— Его, к сожалению, нет дома. Если хотите, он позвонит вам сразу же, как только вернется.

— Нет, спасибо. — Я даже обрадовалась, что могу воспользоваться посредником. — Будьте добры, передайте ему, что, если он не передумал, я буду рада поужинать с ним завтра вечером.

— С удовольствием передам.

Я повесила трубку и снова рухнула в кресло, в голове роились сумбурные, но, как ни странно, приятные мысли. Так прошел целый час.

— Пахнет у вас не слишком аппетитно, — произнес позади меня мягкий мужской голос. — И никак нельзя это устранить?

Я оглянулась и увидела красивого юношу в новенькой джинсовой куртке, с темными растрепанными волосами и большими ласковыми глазами кокер-спаниеля. Он так тихо отворил дверь, что я даже не услышала.

— Жан? Жан Артанс? — изумленно проговорила я, не веря собственным глазам.

— Он самый. — Он, как раньше, склонил голову к плечу.

Но этот жест — единственное, что оставалось в нем общего с изможденным душой и телом парнем-наркоманом. Жан Артанс, еще недавно стоявший на краю могилы, теперь, похоже, надумал воскреснуть.

— Вы великолепно выглядите! — воскликнула я, улыбаясь во всю ширь.

Он тоже улыбнулся:

— Добрый день, мадам Мишель! Очень рад вас видеть. Вам так очень к лицу, — добавил он, показав на мою прическу.

— Спасибо, — отозвалась я. — А вы к нам за каким делом? Хотите чашечку чая?

— Ну-у, — начал он с былой неуверенностью, но тут же согласился, — конечно, с удовольствием.

Я принялась готовить чай, а он уселся на стул и с изумлением уставился на Льва.

— Неужели он и раньше был таким толстущим? — спросил он без всякой задней мысли.

— Да, — кивнула я, — он у меня не спортсмен.

— А это не от него так скверно пахнет? — Жан брезгливо сморщил нос.

— Нет, что вы! — успокоила я его. — Запах знаете ли, сантехнического свойства.

— Вы, наверное, здорово удивились, что я вот так запросто взял и зашел к вам, — сказал он. — Тем более что не так уж часто мы с вами болтали. Я вообще был тогда не слишком разговорчив. Я имею в виду, когда был жив отец.

— Я очень рада, что вы пришли, — ответила я. — А еще больше рада, что вы так хорошо выглядите, — от души сказала я.

— Ага, — согласился он. — Я вернулся черт знает откуда…

И мы оба отпили по глоточку душистого обжигающего чая.

— Теперь я вылечился. Надеюсь, окончательно вылечился, если бывает что-то окончательное на свете, — сказал он. — Во всяком случае, сейчас никаких наркотиков. И еще я встретил девушку, такую… такую… просто потрясающую девушку! — Глаза у него засветились, и он даже всхлипнул. — И работенку себе приискал неплохую.

— А чем вы занимаетесь? — поинтересовалась я.

— Работаю в магазине яхтового оборудование.

— Моторы, запчасти? — уточнила я.

— Ага, в общем, дело что надо. Как будто сам катаешься по всему свету. Парни, которые к нам приходят, толкуют о своих посудинах, о разных морях — с одного приехали, на другое собираются. Мне это по душе, и вообще, знаете, я люблю работать.

— А в чем конкретно заключается ваша работа?

— Ну, пока делаю что придется, то за прилавком, то на доставке, но со временем подучусь и буду профи. Мне и теперь поручают кое-что интересное: наладить паруса, ванты, поправить такелаж.

Чувствуете поэзию моря? Ванты, такелаж — это вам не какие-нибудь сухопутные лесенки и канаты. А если вы не чувствительны к таким лексическим тонкостям, то, умоляю вас, научитесь хотя бы расставлять запятые.

— Вы тоже, надо сказать, в хорошей форме, — прибавил он, приветливо глядя на меня.

— Правда? Что ж, и у меня произошли кое-какие перемены, и это мне, кажется, пошло на пользу.

— Вообще-то, — снова заговорил Жан, — я пришел сюда не для того, чтобы повидаться с соседями или на старую квартиру посмотреть. Я даже не был уверен, узнают ли меня тут. Удостоверение личности прихватил на тот случай, если и вы меня не узнаете. Пришел потому, что никак не могу вспомнить одну очень важную вещь, которая мне помогала, даже когда я был болен и когда выздоравливал тоже.