Карлос Сафон - Игра ангела

— Никогда не открывают вовремя, — завязал он разговор, махнув в сторону билетных касс.

— А зачем тогда повесили табличку, где сказано, что кассы открываются в семь?

Человечек пожал плечами и вздохнул с философским видом.

— Более того, для поездов составляют расписание, но за пятнадцать лет, что я здесь работаю, я ни разу не видел, чтобы поезд тронулся или прибыл в указанное время, — высказался он.

Уборщик отправился дальше драить полы, а через пятнадцать минут я услышал возню у окошка кассы. Я подошел и улыбнулся служащему.

— Я думал, вы работаете с семи, — заметил я.

— Так написано в объявлении. Что вы хотели?

— Два билета первого класса на дневной поезд до Парижа.

— На сегодня?

— Если вас не затруднит.

На оформление билетов кассир потратил почти пятнадцать минут. Завершив свой капитальный труд, он неохотно выложил билеты на стойку.

— Отправление в час. Четвертая платформа. Не опаздывайте.

Заплатив, я продолжал стоять у кассы и был награжден враждебным испытующим взглядом.

— Что-то еще?

Я улыбнулся и покачал головой, и служащий, воспользовавшись моментом, захлопнул окошечко кассы у меня перед носом. Я повернулся и пересек зал, сверкавший чистотой милостью уборщика, который издали помахал мне рукой и пожелал bon voyage. [53] Счастливого пути (фр.).

Здание на улице Фонтанелла, где находилось центральное отделение Испано-колониального банка, больше всего напоминало храм. Величественная колоннада предваряла неф, вдоль которого рядами выстроились скульптуры. Неф простирался вдаль, завершаясь вереницей высоких окон, в ансамбле создававших подобие алтаря. У стен с обеих сторон стояли дубовые столы и мягкие кресла. И все это хозяйство находилось на попечении небольшой армии финансовых инспекторов и служащих, безупречно одетых и вооруженных арсеналом сердечных улыбок. Я снял со счета четыре тысячи франков наличными и получил подробные инструкции, как пользоваться депозитом в филиале, открытом банком на пересечении rue де Ренн и boulevard Распай в Париже, неподалеку от гостиницы, где хотела поселиться Кристина. Положив в карман кругленькую сумму, я откланялся, не слушая увещеваний клерка о том, как опасно ходить по улицам, имея при себе целое состояние.

Солнце поднималось по голубому небосводу, переливавшемуся радужными оттенками, и свежий ветер был пропитан запахом моря. Я шел легко, будто избавившись от непосильного бремени: в глубине души затеплилась надежда, что город решил отпустить меня с миром. На бульваре Борн я задержался, чтобы купить цветов Кристине — букет белых роз, перевязанный красной ленточкой. Я взлетел по лестнице, перескакивая через ступеньки, с широкой улыбкой на лице, окрыленный уверенностью, что этот день положит начало новой жизни. Прекрасной жизни, которую я рисовал в своем воображении, осознавая, что она никогда не станет явью. Я собирался открыть дверь, но как только вставил ключ в замочную скважину, дверь подалась. Она была не заперта.

Я толкнул дверь и вошел. В доме царила тишина.

— Кристина?

Положив цветы на консоль в прихожей, я заглянул в спальню. Кристины там не оказалось. По коридору я добежал до галереи. Никаких следов ее присутствия. Я остановился у подножия лестницы в кабинет и крикнул снизу:

— Кристина!

Мой голос вернулся эхом. Пожав плечами, я взглянул на часы, стоявшие в одном из библиотечных шкафов в галерее. Было без малого девять утра. Я подумал, что Кристина вышла за покупками. Избалованная образом жизни на Педральбес, где обязанность следить за дверями и замками возлагалась на слуг, она оставила дверь открытой. Я решил, пока дожидаюсь Кристину, полежать на диване в галерее. Солнце вливалось сквозь окна — чистое и ослепительное зимнее солнце, — навевая негу. Я смежил веки и стал размышлять, что мне нужно взять с собой из багажа. Я полжизни провел в окружении всех этих вещей и теперь, когда предстояло с ними распроститься, не мог составить даже коротенький список самых необходимых предметов. Постепенно, сам того не осознавая, убаюканный теплыми лучами солнца и робкими надеждами, я безмятежно заснул.

Проснувшись, я посмотрел на часы в библиотеке. Они показывали половину первого дня. До отправления поезда оставалось всего полчаса. Я стремительно вскочил и помчался в спальню.

— Кристина?

На сей раз я обследовал весь дом, комната за комнатой, и наконец поднялся в кабинет. Там было пусто, но мне почудился странный запах, витавший в комнате. Пахло фосфором. В воздухе повисло еле заметное кружево голубоватых нитей дыма, пойманное в ловушку света, падавшего из окна. Я прошелся по кабинету и обнаружил на полу две горелые спички. Охваченный внезапной тревогой, я бросился к кофру. Опустившись на колени, я поднял крышку и вздохнул с облегчением. Папка с рукописью лежала на месте. Я собирался захлопнуть кофр, как вдруг заметил, что бант, которым были завязаны красные тесемки на папке, распущен. Я схватил папку и открыл. Проверив содержимое, я убедился, что ничего не пропало. Я снова закрыл папку, завязав ее теперь двойным узлом, и бросил обратно в кофр. Закрыв его, я опять спустился вниз. В галерее я сел в кресло, повернутое к длинному коридору, который вел к входной двери, и приготовился ждать. Минуты безжалостно утекали в небытие.

Постепенно смысл происходящего стал проникать в сознание, и все вокруг поплыло. Желание верить и доверять обернулось горечью и разочарованием. Вскоре я услышал, как колокола церкви Санта-Мария бьют два часа. Поезд на Париж уже ушел, а Кристина так и не появилась. И тогда я понял окончательно, что она ушла, и то короткое время, что мы провели вместе, было всего лишь миражом. Я посмотрел в окно. Яркий солнечный день больше не окрашивался радужными тонами. Я рисовал в воображении картину, как она возвращается на виллу «Гелиос» в надежные объятия Педро Видаля. Я чувствовал, как постепенно от гнева закипает кровь, и посмеялся над собой и своими нелепыми надеждами. Я сидел, не в силах пошевелиться, и смотрел, как город тускнеет с наступлением сумерек и удлиняются тени на полу кабинета. Я встал и подошел к окну. Открыв его настежь, я высунулся наружу. Подо мной зияла пропасть. Достаточно глубокая пропасть, чтобы раздробить кости, превратив их в кинжалы, пронзающие плоть, и погасить искру жизни в луже крови в патио. Я размышлял, будет ли боль такой ужасной, как мне представлялось, и хватит ли силы удара, чтобы оглушить все чувства и подарить быструю и необратимую смерть.

И вдруг послышались удары в дверь. Один, второй, третий. Громкие и настойчивые. Я повернулся, еще не освободившись до конца от наваждения. Постучали снова. Кто-то ломился в дверь. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди, и я ринулся вниз по лестнице, не сомневаясь, что вернулась Кристина, что произошло непредвиденное и она просто задержалась. И мои жалкие, презренные, злобные измышления абсолютно беспочвенны, и, несмотря ни на что, сегодняшний день все-таки был первым днем обетованной жизни. Я подбежал к двери и распахнул ее. Она стояла там, в полумраке, одетая во что-то белое. Я рванулся обнять ее, но потом увидел лицо, залитое слезами, и осознал, что эта женщина не Кристина.