Амели Нотомб - Гигиена убийцы

— Вы обвиняли вчерашнего журналиста в том, что он путает причину и следствие, а сами? Вы даже не путаете их, вы лепите их из ничего.

— Я великодушно предупреждаю вас если вы собрались помериться со мной силами на поле логики, ваши шансы равны нулю.

— При вашем понимании логики — не сомневаюсь. Но я пришла сюда не дискутировать.

— Зачем же вы пришли?

— Удостовериться, что вы — убийца. Спасибо, что развеяли мои последние сомнения: я ловко вас надула, мой блеф сработал.

Толстяк залился гадким смехом.

— Ваш блеф! Великолепно! Вы думаете, будто способны надуть меня?

— Я имею все основания так думать, потому что сделала это.

— Эх вы, самонадеянная пустышка! Да будет вам известно, блеф — это выкачивание информации. А вы ничего из меня не выкачали, потому что я сам выложил вам всю правду с первого хода. С какой стати я стал бы скрывать, что я — убийца? Правосудия мне бояться нечего, меньше чем через два месяца я умру.

— А как же ваша посмертная слава?

— Она от этого только ярче воссияет. Я уже вижу витрины книжных магазинов: «Претекстат Тах, Нобелевская премия убийце». Мои книги будут раскупать, как горячие пирожки. То-то порадуются издатели. Поверьте, это убийство — большой подарок для всех.

— Даже для Леопольдины?

— Особенно для Леопольдины.

— Вернемся в двадцать второй год.

— Почему не в двадцать пятый?

— Вы слишком торопитесь. Я не могу пропустить эти три года, они — главное в этой истории.

— Истинная правда. И поэтому рассказать о них невозможно.

— Вы, однако, рассказали.

— Нет, я написал.

— Давайте обойдемся без словесных игр.

— Вы это говорите писателю?

— Я сейчас беседую не с писателем, а с убийцей.

— Это одно и то же лицо.

— Вы уверены?

— Писатель, убийца — две стороны одной медали, два спряжения одного глагола.

— Какого глагола?

— Самого редкого глагола и самого трудного: глагола «любить». Не забавно ли, что авторы школьных учебников грамматики избрали для парадигмы глагол с самым непостижимым смыслом. Будь я учителем, давно заменил бы этот эзотерический глагол каким-нибудь попроще.

— Убить?

— Убить тоже не так просто. Нет, каким-нибудь тривиальным и доступным глаголом — голосовать, рожать, интервьюировать, работать…

— Какое счастье, что вы не учитель. А вы знаете, что необычайно трудно добиться от вас ответа на вопрос? У вас просто талант уклоняться, менять тему, вилять. Приходится постоянно призывать вас к порядку.

— Я польщен.

— Но на этот раз вы не отвертитесь: двадцать второй — двадцать пятый годы, прошу, вам слово.

Тягостное молчание.

— Хотите карамельку?

— Господин Тах, почему вы мне не доверяете?

— Я вам? Да ничего подобного. Положа руку на сердце — не представляю, что я мог бы сказать вам. Мы были совершенно счастливы и любили друг друга божественной любовью. Ну что еще я могу вам рассказать, кроме подобных глупостей?

— Я вам помогу.

— Я готов к худшему.

— Двадцать четыре года назад, с наступлением литературной менопаузы, вы оставили неоконченный роман. Почему?

— Я говорил это одному из ваших коллег. Всякий уважающий себя писатель должен оставить хотя бы один неоконченный роман, иначе он не тянет на классика.

— И много вы знаете писателей, которые публиковали бы неоконченные романы при жизни?

— Ни одного не знаю. Я просто оказался хитрее всех: пожинаю при жизни лавры, которые всем прочим достаются лишь посмертно. У начинающего писателя неоконченный роман выглядит оплошностью, юношеской слабостью пера; но у великого писателя, признанного классика неоконченный роман — это высший изыск. Знаете, «прерванный полет гения», «духовный кризис титана», «бремя неизреченного», «перфекционизм Малларме» — одним словом, это себя оправдывает.

— Господин Тах, вы, кажется, не поняли вопроса. Мне неинтересно, почему вы оставили неоконченный роман, — я спрашиваю, почему вы оставили этот роман неоконченным.

— Ну, в процессе его написания я вдруг вспомнил, что еще не сваял неоконченного романа для укрепления моей славы, опустил глаза на лежащую передо мной рукопись и подумал: «Почему бы не этот?» После чего отложил перо и больше не добавил ни строчки.

— Не надейтесь, что я вам поверю.

— Отчего же?

— «Отложил перо и больше не добавил ни строчки», говорите вы? Скажите лучше: «Отложил перо и больше никогда не написал ни строчки». Не странно ли, что после этого пресловутого неоконченного романа вы бросили писать окончательно и бесповоротно, — вы, писавший ежедневно целых тридцать шесть лет?

— Должен же я был когда-то остановиться.

— Но почему именно тогда?

— Не ищите скрытого смысла в таком банальном явлении, как старость. Мне было без малого шестьдесят, и я ушел на покой. Что может быть естественнее?

— Отложили перо, и больше ни строчки — неужели вы состарились в одночасье?

— А что такого? Вы думаете, стареют каждый день? Можно прожить десять, двадцать лет, не старея, а потом вдруг, без особой на то причины, состариться на эти двадцать лет за пару часов. С вами тоже так будет, вот увидите. Посмотритесь однажды вечером в зеркало и подумаете: «Боже мой, с утра я постарела лет на десять!»

— Без причины? В самом деле?

— Без какой-либо иной причины, кроме неумолимого времени.

— Легко валить все на время, господин Тах. А вы ведь ему помогли, я бы даже сказала, обеими руками.

— Рука, вместилище наслаждения писателя.

— Руки, вместилище наслаждения душителя.

— И в самом деле, приятнейшая штука — удушение.

— Для того, кто душит, или для того, кого душат?

— Увы, мне знакомы ощущения только одной из сторон.

— Ничего, у вас все впереди.

— Что вы хотите этим сказать?

— Сама не знаю. Вы меня совсем заморочили. Расскажите мне об этой книге, господин Тах.

— Ну уж нет, мадемуазель, это вы мне расскажете.

— Из всего, что вы написали, это моя любимая.

— Почему? Потому что в ней про замок, про знатных господ и про любовь? Вы женщина до мозга костей.

— Мне и правда нравятся книги про любовь. Знаете, я часто думаю, что, кроме любви, на свете нет ничего интересного.

— Силы небесные!

— Иронизируйте сколько угодно, вы же не можете отрицать, что написали эту книгу и что она про любовь.

— Ну, раз вы так считаете…

— Это, кстати, единственная у вас книга про любовь.

— Спасибо, утешили!

— Я вынуждена повторить свой вопрос, господин Тах: почему вы оставили этот роман неоконченным?

— Надо думать, отказала фантазия.

— Фантазия? Вам не требовалась фантазия для написания этой книги, вы рассказывали о реальных событиях.

— Вам-то откуда это знать? Вас там не было.

— Вы убили Леопольдину, так ведь?