Амели Нотомб - Гигиена убийцы

— Это же надо — толковать об абсурде гению масштаба Таха! Так облажаться!

— Что и говорить, интервью ты завалил, но одно ясно: это потрясающий человек! Как умен!

— Как красноречив!

— Какая тонкая штучка этот толстяк!

— Как умеет припечатать одним словом!

— Вы хотя бы признаете, что он зол? — вскричал несчастный, цепляясь за этот тезис как за последнюю соломинку.

— Я бы на его месте был злее.

— По мне, так он беседовал с тобой вполне добродушно.

— Даже шутил. Когда ты, уж прости, свалял дурака, заявив, будто его понимаешь, он мог выдать тебе по первое число — и был бы прав. Он же ответил с юмором — и с подтекстом, которого ты, похоже, даже не просек.

— Margaritas ante porcos. [1] Метать бисер перед свиньями (лат.) — (Примеч. перев.)

В общем, беднягу совсем заклевали. Ему только и оставалось, что заказать еще тройной «порто-флип».

Претекстат Тах, со своей стороны, предпочитал коктейль «Александр». Пил он мало, но уж если возникало желание принять на грудь, ничего, кроме «Александра», не признавал. Он смешивал коктейль сам, не доверяя ничьим пропорциям. Этот принципиальный пузан имел обыкновение повторять, выпуская пар, поговорку собственного сочинения: «Чем жиже „Александр“, тем чернее душа».

Если применить эту истину к самому Таху, с неизбежностью напрашивался вывод, что душа у него белая. Один глоток его «Александра» свалил бы с ног даже чемпиона по поглощению сырых яиц и сгущенного молока с сахаром. Писатель же хлестал свою смесь стаканами, даже не морщась. Гравелену, взиравшему на него с восхищением, он однажды сказал:

— Я — Митридат «Александра».

— Но вправе ли мы называть это «Александром»? — усомнился Эрнест.

— Это квинтэссенция «Александра», а сброду дано отведать лишь жалкий его раствор.

К таким царственным сентенциям и добавить-то нечего.

— Господин Тах, прежде всего я хочу принести извинения от лица всего цеха за вчерашнее.

— А что было вчера?

— Ну, я об этом журналисте, что опозорил нас всех, докучая вам глупыми вопросами.

— А как же, помню. Очень славный мальчуган. Когда я увижу его снова?

— Никогда, не волнуйтесь. Если вас это может порадовать, он сегодня тяжко хворает.

— Бедный мальчик! А что с ним?

— Перебрал «порто-флипа».

— Я всегда говорил, что «порто-флип» — гадость. Знай я, что он любит выпить, приготовил бы ему «Александр» — нет ничего полезнее для метаболизма. Хотите, угощу вас «Александром», юноша?

— Спасибо, я на работе.

Журналист не заметил, какого подозрительного взгляда стоил ему этот отказ.

— Господин Тах, вы уж не обижайтесь на нашего вчерашнего коллегу. Что делать, мало кому из журналистов хватает образования для встречи с фигурами такого масштаба, как вы…

— Этого только не хватало! Специальное образование для встречи со мной! Курс под названием «Искусство общения с гениями»! Кошмар!

— Не правда ли? Если я правильно понял, вы не сердитесь на нашего собрата. Спасибо вам за снисходительность.

— Вы пришли, чтобы поговорить о вашем коллеге или обо мне?

— О вас, конечно, это была просто преамбула.

— Жаль. Нет, решительно, эта перспектива так удручает меня, что мне необходим глоток «Александра». Будьте любезны, подождите пару минут — сами виноваты, не надо было говорить мне об «Александре», я наслушался вас, вот и захотелось.

— Я? Я говорил вам об «Александре»?

— Не кривите душой, молодой человек. Я терпеть не могу, когда кривят душой. Вы по-прежнему не хотите отведать моего фирменного напитка?

До гостя не дошло, что Тах великодушно дает ему последний шанс, — и он его упустил. Пожав своими жирными плечами, писатель подкатил к чему-то вроде саркофага и поднял крышку, под которой оказались ряды бутылок, консервные банки и бокалы.

— Это гроб эпохи Меровингов, — объяснил толстяк, — я сделал из него бар.

Он взял большую металлическую чашу, плеснул в нее изрядное количество шоколадного ликера, потом добавил коньяку и лукаво покосился на журналиста.

— А теперь я открою вам секрет фирмы. У простых смертных третий компонент — сбитые сливки. По мне это тяжеловато для желудка, и я заменяю сливки тем же количеством… (в руке у него оказалась консервная банка) сгущенного молока с сахаром (и он подкрепил слова делом).

— Но это, наверно, до ужаса приторно! — ахнул журналист, тем самым усугубив свое положение.

— Зима в этом году на редкость теплая. А вот в морозы я добавляю в «Александр» хороший кусок сливочного масла.

— Что, простите?

— Да-да. Сгущенное молоко уступает по жирности сливкам, это надо восполнить. Вообще-то сегодня у нас как-никак пятнадцатое января, так что в принципе масло по сезону положено, но пришлось бы съездить за ним на кухню и оставить вас одного, а это невежливо. Ладно, обойдусь без масла.

— Ради бога, не беспокойтесь из-за меня.

— Нет, решено. Сегодня вечером истекает срок ультиматума, по такому случаю я не буду роскошествовать.

— Вы чувствуете свою причастность к кризису в Персидском заливе?

— До такой степени, что выпью «Александр» без масла.

— Вы смотрите новости по телевизору?

— Между двумя рекламными блоками случается схватить дозу информации.

— Что вы думаете о кризисе в Персидском заливе?

— Ничего.

— А все-таки?

— Ничего.

— Вам это безразлично?

— Отнюдь. Но что бы я ни думал, это не имеет никакого смысла. Заплывший жиром немощный старик — не тот, чьим мнением об этом кризисе следует интересоваться. Я не генерал, не пацифист, не нефтяник, не араб. Вот если вы спросите меня об «Александре» — тут я буду во всеоружии.

В заключение своей тирады писатель поднес чашу к губам и сделал несколько смачных глотков.

— Почему вы пьете из металлической посуды?

— Не люблю ничего прозрачного. Это, между прочим, одна из причин, почему я так толст: не желаю, чтобы меня видели насквозь.

— Кстати, господин Тах, мне хочется задать вам один вопрос, который мечтали бы вам задать все журналисты, но вряд ли хоть один решится.

— Сколько я вешу?

— Нет, как вы питаетесь. Всем известно, что еда занимает огромное место в вашей жизни. Гастрономия и ее естественное следствие, пищеварительный процесс лежат в основе ваших поздних романов, таких как «Апология диспепсии», — это произведение представляется мне наиболее ёмким выражением ваших метафизических забот и тревог.

— Совершенно верно. Я считаю, что метафизика — наиболее адекватное выражение метаболизма. А поскольку метаболизм складывается из анаболизма и катаболизма, метафизику я тоже разделил на анафизику и катафизику. Не усматривайте в этом дуалистическое противопоставление, речь идет о двух обязательных и, что еще более усложняет картину, синхронных фазах движения мысли, обреченной на тривиальность.