Барбара Вайн - Черный мотылек

— Мне бы еще какой-нибудь случай из жизни. Что-нибудь более… ну, личное.

— Ничего не приходит в голову.

— Ладно, пока и этого хватит.

Сара выключила диктофон. Вот и хорошо, подумала Урсула, больше мне не продержаться. Только житейских историй не хватало. Сара сама не понимает, о чем просит. Откуда ей знать? Они все ближе подходят к опасной теме. Если не остановиться вовремя, придется лгать.

— Когда папе исполнилось двадцать пять, он сменил имя, — заговорила Сара. — Почему, не знаю. Тебе что-нибудь известно?

Урсула не верила своим ушам:

— Ты уверена?

— Он это сделал, больше я ничего не знаю. А ты никогда не подозревала?

— Насчет смены имени — конечно нет. С какой стати?

— А тебя ничего не настораживало? Почему у него не было дядей, тетей, двоюродных братьев или сестер? Ты говорила, даже на свадьбе его родственники не появились.

— Я иногда задумывалась, почему у него никого нет. Вернее, меня удивляло, что он так много и хорошо пишет о больших семьях, хотя у него нет ни братьев, ни сестер.

— Но папу ты не спрашивала?

— Нет.

— Пойдем в его кабинет?

Это «пойдем» порадовало Урсулу, как любой знак близости между ней и дочерьми. Она проводила Сару до порога кабинета. Та помедлила у дверей и обернулась, и только тут Урсула заметила, какое напряженное удочери лицо. «Я эгоистка, — упрекнула она себя, — думаю только о своих проблемах». Саре нелегко войти в его комнату, это причинит ей боль. Ни Сара, ни Хоуп не переступали этого порога со дня смерти отца.

— Отложим до другого раза?

Сара покачала головой:

— Не надо.

Урсула никогда не сомневалась в искренней любви дочерей к отцу. Девочки не притворялись, не преувеличивали — они действительно обожали Джеральда. «И я бы его обожала, относись он ко мне так же, как к ним, как к своему сокровищу». И тут внезапно и непрошено Урсула вспомнила, как двенадцатилетняя Хоуп попрекнула мать: «Почему ты не любишь папу?»

Она распахнула дверь кабинета и отступила, пропуская Сару вперед. Сегодня тумана не было, за окном сияло ясное, холодное небо, изредка пробегали облака, море волновалось, Ланди выделялся четким черным пятном. Сара тревожно оглядела комнату. Подошла к столу, помедлила, потом уселась в рабочее кресло отца. Его рукописей нигде не было. Урсула обо всем позаботилась. Отобрала черновики и разослала — в Бостон, на Бонд-стрит, коллекционеру из Кэмбрии. Сара дотронулась до зачехленной машинки, выдвинула ящик стола и снова закрыла.

— Есть еще документы? — спросила она.

— Свидетельства о рождении, о смерти, о браке? Все наверху. Принести?

— Скажи где, я сама принесу.

Тебе все равно придется вернуться в эту комнату, подумала Урсула. Лучше оставайся, привыкай. Она пошла наверх, достала папку, где хранились все документы: свидетельства о смерти родителей, ее брачное свидетельство, свидетельства о рождении — ее и девочек, теперь к ним присоединилось свидетельство о смерти Джеральда. Когда она вернулась, Сара уже стояла перед шкафом, где хранились рукописи Джеральда. Дверца шкафа была раскрыта, Сара, бледная как мел, смотрела на бумаги отца.

— Свидетельство о рождении я тебе верну, — беззвучно прошептала она и, махнув рукой в сторону рукописей, добавила: — Их же надо прочесть, верно?

— Думаешь, надо?

Из всех документов Сару заинтересовало только свидетельство о браке, да и то не слишком.

— Папа вел дневник?

— Кажется, нет. Да, точно не вел.

— Всю свою жизнь он вложил в книги. Все, что случалось с ним, о чем говорили люди, все, что видел и слышал. Так?

Да, этим Джеральд славился: в лекциях, интервью, в выступлениях на радио и телевидении он подчеркивал автобиографичность своих произведений.

— Он тебе сам сказал?

— Да, и не так давно. Года три или четыре назад. Мы с Хоуп гостили у вас, папа читал отзыв о своем романе. И вдруг заявил нам, что записал всю свою жизнь. Нет, на тот момент еще не всю, но он собирался продолжать. — Сара умолкла, голос ей изменил. — Не знаю, удалось ли ему.

Урсула не отвечала.

— Конечно, он описывал это образно, так что многое менялось, по его словам. Впрочем, понятно. Сколько раз я объясняла студентам, что не все написанное сестрами Бронте, — автобиография. Но папа действительно превратил всю свою жизнь в материал для книг — это не совсем обычно, на мой взгляд. Так что вряд ли мы найдем еще и дневник.

Разговор успокоил Сару. Вместо безутешной дочери появился филолог. На щеки молодой женщины вернулся румянец.

— А письма тебе нужны? — спросила Урсула.

— Не очень. — Вернулась и прежняя резкость. — Это мои мемуары, мои воспоминания. Мне понадобится предыстория, но мне ни к чему знать, что папа говорил другим людям, тем более — что они говорили ему. Лучше загляну в его записные книжки, посмотрю последнюю корректуру.

— А фотографии?

— У нас где-то есть целая коробка, да? Почему-то мы так и не обзавелись альбомами.

— Да, альбомов у нас никогда не было, — подтвердила Урсула. — Можешь завести.

Джеральд вложил свою жизнь в книги… Она долго об этом не догадывалась. «Бумажный пейзаж», опубликованный через год после рождения Хоуп, рассказывал историю еще одной семьи: бедные ирландцы в Ливерпуле, старшая дочь бьется за мечту стать художником. В следующей книге, «Вестнике богов», отец умирает рано, вдова пытается прокормить двух малолетних детей и старуху свекровь. «Мольбы», написанные после переезда в Ланди-Вью, многое изменили. Впервые роман Джеральда не понравился Урсуле. Едва она приступила к расшифровке очередной главы, ее охватило недоброе предчувствие.

Но Урсула боролась с ним. Уговаривала себя: это всего лишь игра воображения. Не может быть, чтобы прототипами послужили ее сестра Хелен с мужем. Она чересчур восприимчива, эгоцентрична, склонна к паранойе. Видеть себя в вымышленном персонаже — признак нездорового тщеславия. Адела Черчхауз — или Роджер Паллинтер? — говорила, что, если герой списан с реальной личности, сам прототип об этом не подозревает, зато люди часто узнают себя в персонажах, списанных с других.

Но когда в 1984 году Урсула начала перепечатывать «Впроголодь», сомневаться уже не приходилось.

Знаменитая актриса, дружившая с Джеральдом Кэндлессом, продекламировала вторую часть «Улисса» Теннисона. Менее известный актер, также бывавший в Ланди-Вью-Хаусе, прочел «Иордан» Герберта. [8] Джордж Герберт (1593–1633) — английский поэт. Урсула, сидевшая в первом ряду с дочерьми по правую и по левую руку (младшая, прячась под огромной черной шляпой, то и дело заходилась в рыданиях), подумала, как неуместен «Иордан» на поминках по ярому атеисту. Уж о Джеральде никак нельзя сказать, что он воспевал Бога, а потому не завидовал тем, кто восторгается соловьем и весной.