Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви

— Ответь мне, милая, скажи хоть что-нибудь…

Она посмотрела на него в упор. Ее глаза округлились. Что? Он стоит на коленях? Теребит ее руку? Что же еще предстоит? Он вот-вот заплачет… Вечно он рыдает передо мной… как мне все это надоело, мне никогда не удавалось его растрогать, потому что сначала приходилось утешать его. Очень удобно — вести себя по-мужски, лишь когда его это устраивает, а в остальных случаях, для собственного удобства, — по-женски.

Она взглянула на свежеиспеченного пенсионера у своих ног и вдруг почувствовала, что он ей совершенно чужд. Если бы мозг не твердил ей, что это Жорж, мужчина, которого она обожала последние двадцать пять лет, она бы вскочила с криком: «Кто вы? Что вы делаете у меня дома? Кто вам позволил до меня дотрагиваться?»

Именно тогда, в тот миг, когда она подумала, что он изменился, — она изменилась сама. Возвышаясь над хнычущим субъектом, пускающим слюни ей на колени, Эме Фавар преобразилась в новую Эме Фавар. Ту, что перестала верить в любовь.

В течение нескольких месяцев еще замечалось некое колебание между прежней и нынешней Эме — после неудавшейся попытки самоубийства она провела с ним еще одну ночь; но в августе, когда он переехал на юг Франции, новая Эме окончательно взяла верх над старой. Более того: она ее убила.

Она в остолбенении вглядывалась в свое прошлое.

Как я могла верить, что он меня любит? Ему просто нужна была красивая, милая и недалекая любовница.

Красивая, покладистая дурочка…

Красивой она была. До разрыва с Жоржем ей часто это говорили. Она лично так не думала… Как многие женщины, Эме получила в дар не тот тип красоты, которым восхищалась сама. Невысокая, стройная, с небольшой грудью, она всегда завидовала толстушкам с округлыми формами и комплексовала по поводу собственного роста и телосложения. После разрыва ее мнение о себе улучшилось и она стала считать, что «слишком хороша для любого мужчины».

Покладистой она была оттого, что не ставила себя ни во что. Она ничего не знала о мужчинах: вырастила ее мать, которая никогда не рассказывала об отце и обращалась с дочерью так, будто та мешала ей жить, а братьев и сестер у Эме не было. Поэтому, когда ее взяли секретаршей в фирму, которой руководил Жорж, она не смогла перед ним устоять: будучи значительно старше, он представал в ее девственных глазах одновременно и отцом, и любовником. Где только не умудряется свить гнездо романтика?! Ей казалось, что нет ничего прекраснее, чем любить мужчину, который ей недоступен…

Дурочка? В Эме, как и в любом другом человеке, ум и глупость соседствовали, но не соприкасались — в чем-то она могла быть односторонне блистательна, в чем-то туповата. Если на работе она была вполне компетентна, то в делах сердечных оказывалась совсем простушкой. Коллеги сто раз советовали ей порвать с этим мужчиной, а она столько же раз испытывала наслаждение, идя им наперекор. В них говорил голос разума? Она воображала, что отвечает сердцем.

Двадцать пять лет они делили рабочие будни, но не знали повседневной семейной жизни! Моменты, которые они урывками проводили вместе, были от этого еще более сладостны и драгоценны. Помимо поцелуев украдкой на работе, они виделись только вечером, у нее дома, под предлогом нескончаемого совета управляющих. За двадцать пять лет их союз не успел пообтрепаться.

Три месяца спустя после переезда на юг Жорж принялся ей писать. С каждой неделей его письма становились все пламеннее. Воздействие разлуки?

Она ему не отвечала. Ведь письма были посланы прежней Эме, а получала их нынешняя. А она лишь хладнокровно заключила, что Жорж уже успел заскучать со своей женой. Она с презрением пробегала взглядом по исписанным страницам приукрашенного прошлого.

Да этот пенсионер просто бредит! Если так пойдет и дальше, через три месяца окажется, что мы жили в Вероне и звали нас Ромео и Джульетта.

Она осталась на прежней работе, новый директор — особенно когда он ей улыбался — казался ей нелепым. Эме начала усердно заниматься спортом. Всю жизнь она не могла даже заикнуться о детях, поскольку у Жоржа они уже были. В сорок восемь лет она решила, что отпрыски ей ни к чему.

— Ради того, чтобы они украли у меня лучшие годы жизни, высосали всю кровь и испарились, оставив меня одну? Ну уж спасибо. Да и зачем нашей планете, задыхающейся от загрязнения окружающей среды и человеческой глупости, новые обитатели?

Дела в фирме пошли неважно, о господине Жорже, прежнем директоре, вспоминали с сожалением. После реорганизации и социального перепланирования Эме Фавар в пятьдесят лет осталась без работы, что ее нисколько не удивило.

Чередуя дебильные стажировки с инфантильными курсами, она вяло искала работу; денег стало не хватать. Не испытывая ни малейших приступов ностальгии, она отнесла шкатулку с драгоценностями в ювелирную лавку.

— Сколько вы за это хотите, мадам?

— Не знаю, назначьте цену сами.

— Да как сказать… здесь ничего ценного и нет. Так, бижутерия, ни драгоценных камней, ни золота, ничего, что я бы…

— Я так и думала, ведь это он мне их подарил.

— Он?

— Тот, кто притворялся мужчиной моей жизни. А дарил мне безделушки вроде тех, что испанские конквистадоры впаривали индейцам. И знаете что? Я была такой дурой, что мне это нравилось. Так что — это все не стоит ни гроша?

— Ни гроша.

— Какой мерзавец, не правда ли?

— Мадам, право не знаю. Разумеется, когда мужчина любит женщину…

— Ну?

— Когда мужчина любит женщину, он не станет дарить ей таких украшений.

— А! Вот видите! Я так и знала.

Она ликовала. А ювелир просто-напросто преподнес ей фразу, которую обычно использовал в совершенно другой ситуации: когда хотел склонить клиента к дорогой покупке.

В кошельке ее прибавилось несколько франков, но сердце было исполнено торжества: наконец-то специалист подтвердил ей, что Жорж был жалким мерзавцем.

Придя домой, она первым делом пооткрывала шкафы и тщательно разложила все подарки Жоржа. Даров было немного, и их ценность ее даже рассмешила. Кроличья шубка. Нейлоновое белье. Часы размером с таблетку аспирина. Неизвестной марки блокнот в кожаном переплете, до сих пор пахнущем козлом. Белье из хлопка. Шляпка, которую можно было надеть разве что на свадьбу при английском дворе. Шелковый шарф со срезанной этикеткой. Белье из черного латекса.

Упав на кровать, она не знала, плакать ей или смеяться. Она закашлялась. Так вот они, трофеи двадцатипятилетней страсти! Ее сокровища…

Чтобы не чувствовать себя так погано, она обратила свой гнев против него. Жорж под тем предлогом, что не может привлекать внимание жены регулярными неоправданными тратами, был не слишком щедр с Эме. Да что там щедр! Едва-едва в рамках приличия. Да даже и не так. Просто жмот!