Карина Шаинян - Долгий путь на Бимини

Элли судорожно вздохнула, залпом допила бренди и безвольно уронила руки на колени.

– Знаешь, сегодня вечером заходил Гай, просил чего-нибудь тонизирующего, – принужденно заговорил Клаус. – Я дал ему сироп лимонника – как ты думаешь… Элли? – он схватил страшно побледневшую Элли за локоть, но она уже пришла в себя и раздраженно вырвала руку. – Да что с тобой?!

– Когда – вечером? – спросила она.

– Не помню, – отмахнулся Клаус. – Знаешь, он как-то…

– Папа. Постарайся вспомнить. Это очень важно.

– Довольно поздно вечером, – пожал плечами аптекарь. – И вел себя престранно. Совершенно невежливо… – Клаус вдруг всплеснул руками. – Он что, все знает? Он же лучший приятель Герберта…

– К черту твоего Герберта.

– Но, дочь, ты же хотела выйти за него замуж…

– Это ты хотел выдать меня за него.

– Что за чушь, – Клаус подбросил монету, сжал ее в кулаке и вдруг оживился: – Но, значит, тогда я не собирался пересаживать тебя в игуану!

– Да это одно и то же! – взорвалась Элли и выпрыгнула из кресла.

– Немедленно вернись! – заорал Клаус, бросаясь следом.

Споткнувшись, он едва удержался за перила и остановился, хватаясь за сердце. Каблуки Элли дробно простучали по лестнице. Грохнула дверь, жалобно зазвенели потревоженные склянки в аптеке…

Клаус грузно осел на ступеньку и спрятал лицо в ладони.

Город засыпал. В окнах гас свет, фонари горели через один, и ни одна машина не проезжала мимо – не говоря уже о такси. Тишину нарушал лишь монотонный шелест дождя. Герберт, прихрамывая, брел по пустой улице. Растянутая днем лодыжка болела, он промок, промерз и скрипел зубами от раздражения и усталости. Проклятые катакомбы нарушили все планы срочной работы, пришлось допоздна метаться между изуродованным котлованом и никуда теперь не годными чертежами. Теперь Герберт мечтал лишь о том, чтобы выпить чаю и упасть в кровать.

Узкие цементные ступеньки, ведущие к крыльцу, скрывались в тени козырька, и Герберт чуть не споткнулся об скорчившуюся под дверью темную фигурку. Чертыхнувшись, он отступил на тротуар. Человек на крыльце мерно раскачивался; Герберт различил жалобное поскуливание. К досаде на неожиданную помеху примешался смутный, темный страх. Инженер нагнулся и сердито тряхнул сидящего за плечо. Тот всхлипнул в последний раз и затих. Герберт дотянулся до выключателя, и тусклая лампочка залила крыльцо пыльным светом.

– Элли?! – Герберт растерянно поглядел на бледное мокрое лицо, слипшиеся ресницы, красную кайму вокруг ноздрей. – Давай-ка вставай…

Он подхватил ее подмышки и рывком поднял. Элли запуталась в собственных ногах и пошатнулась, едва он отпустил – пришлось снова подхватывать, не давать сползти обратно на ступеньки. Придерживая девушку за талию, Герберт полез в карман за ключом.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, слепо нашаривая замочную скважину.

– Вот, – вместо ответа Элли протянула ему кусок цепочки с медным кольцом. Герберт несколько секунд смотрел, не узнавая, потом взглянул на дверь – рядом с косяком жалко болтался остаток из нескольких звеньев. – Оборвала тебе звонок, – хихикнула Элли. – Понимаешь, мне больше некуда было идти… Где ты был?

– На работе, – сухо ответил Герберт и потянул носом. – Да ты пьяна! – возмущенно воскликнул он. – Давай-ка я отвезу тебя домой, твой отец, наверное, с ума сходит!

– И ты туда же, – непонятно пробормотала Элли. – Может, ты меня все-таки впустишь? Я насквозь промокла…

Войдя в дом, Элли тут же юркнула в комнату. «Я твой свитер возьму?» – прокричала она. Ответа явно не требовалось, и Герберт лишь молча кивнул. Он расхаживал по кухне, тоскливо вздыхал, ерошил волосы. О предстоящем объяснении с Клаусом даже думать не хотелось.

Чайник забулькал и выплюнул струю пара; Герберт привернул газ, неуверенно потоптался на пороге кухни. Было слышно, как Элли шуршит одеждой. Наконец она вошла, на ходу подворачивая рукава и ежась; пробормотала: «Колючий». Свитер Герберта доходил ей почти до колен, подбородок тонул в широком воротнике. По-прежнему заплаканная, она выглядела теперь совершенно трезвой и очень несчастной. Герберту стало неловко за свое раздражение.

Элли наотрез отказалась ехать домой; рассказывать, что случилось, она тоже не захотела. Только смотрела исподлобья, всхлипывала и порывалась уйти, как только слышала о том, что, мол, неплохо хотя бы предупредить Клауса. В конце концов Герберт сдался. Он вздохнул, снова представив разъяренного аптекаря, в последний раз покосился на телефон и махнул рукой. Разлил чай. Зажег несколько свечей в одинаковых стеклянных подсвечниках, расставил линейкой на столе.

– Зачем это? – сердито спросила Элли, ткнув пальцем в аккуратный строй.

– Ты же любишь, принцесса, – удивленно ответил Герберт и чуть подвинул одну свечу, выбившуюся из ряда.

– Не смей, – протянула Элли, и Герберт вздрогнул, услышав низкий, протяжный голос, так не похожий на привычный щебет. – Не смей называть меня принцессой! Иначе я уйду.

– Опять начинается… В таком виде? – Герберт ткнул пальцем в торчащие из-под свитера голые коленки.

– Одеться недолго…

– Да что с тобой сегодня… – Герберт неуклюже приобнял ее, осторожно нащупывая сквозь грубую шерсть хрупкие ребра.

Элли едва заметно шевельнулась, уходя из-под руки.

– Я его ненавижу, – пробормотала она неуверенно, будто пытаясь убедить саму себя.

– Кого? Кого? – Герберт заглянул в ее искаженное лицо, отвел глаза. – Пожалуйста, не думай сейчас…

– Так, одного человека… – Элли уперлась руками в плечи, отстраняясь. – Пусти.

Она снова села, отхлебнула чаю, поежилась. Воспоминания о докторе окатывали ледяным стыдом и яростью. Казалось, что запах Карререса окутывает ее видимой пеленой, багровым горячим облаком вроде ореола вокруг свечного пламени. Элли не понимала, почему Герберт не замечает этого, и хотела, чтобы заметил и понял наконец, и страшилась, что заметит.

Герберт мрачно звенел ложечкой, порывался заговорить, но все не решался. Улыбнуться ему, думала Элли, сказать, что поссорилась с отцом – и можно будет остаться. Делать бутерброды по утрам, ждать с работы… А по выходным ходить в кино или навещать отца. Или ездить на пикники – только не на Пороховой холм, вокруг Клоксвилля много других подходящих мест. Забыть все, как страшный сон; да и забывать-то нечего, разыгравшееся воображение быстро угомонится рядом с надежным и твердо стоящим на земле Гербертом. Он перестанет называть ее принцессой, чтобы не расстраивать. Он не будет толкать в рокочущую темноту и пугать черными парусами… Герберт взял ее за руку, решительно набрал в грудь воздуха, и Элли захотелось завыть от тоски.