Максим Кантор - Учебник рисования

— Требуется ответ: да или нет! — взвился Шухман. — Попрошу не увиливать!

— Я и отвечаю: это не наше дело.

— А я говорю, — кричал Шухман, — что это лицемерие! Ах, мы такие чистенькие, не хотим войны! Ах, мы боимся испачкаться в крови! Забыли, как шестьдесят лет назад такой же тиран — а его вовремя не остановили! — пришел к власти и стал душить и резать! Нашлись вот такие же чистоплюи! Мол, не будем связываться! — а он подчинил себе весь мир! Забыли?

— Где ты Гитлера увидел? — встревожился Бердяефф.

— При чем здесь Гитлер? — спросил Махно.

— При том, что задача свободного мира, — внушительно сказал Ефим Шухман, — наносить удар первому — не ждать, пока у нового Гитлера появятся ракеты. Мы, люди Запада, должны понимать, какая ответственность на нас лежит.

— Лично на мне, — сказал Махно, — нет такой ответственности.

— Где я Гитлера увидел? Я вам сейчас скажу где! Я покажу! Минуточку! — колумнист Шухман привстал. — Если бы вовремя не дали по рукам Милошевичу — появился бы Гитлер! Если бы не покончили с Чаушеску — появился бы Гитлер! Если бы не развалился Советский Союз — появился бы Гитлер! Если не остановить Саддама — появится Гитлер! Северная Корея — вот откуда надо ждать Гитлера! И задача Запада — остановить такого Гитлера.

— А я думал, — заметил Махно, — что Гитлер пришел как раз с Запада.

— Дешевая, низкопробная демагогия!

— Все так сделано, чтобы быстро сломаться, правильно? — сказал Струев. — Компьютер покупаешь — через два года выходит из строя, картина больше не существует, а инсталляция рассыпается через пять минут, деньги не существуют, акции — просто бумага. Если я верно понимаю, для оборота капитала удобно, чтобы ничто не существовало долговечно, не так ли?

— В целом вы верно понимаете, — сказал Оскар, приятно улыбаясь, — хотя обратных примеров сколько угодно. Алмазы хранятся долгое время, переживут нас с вами, правда, при продаже часть стоимости вы теряете. Поезжайте в Антверпен, посмотрите на кварталы торговцев драгоценностями — высокие профессионалы! Однажды (я был молод) мне пришлось продавать там рубины. И все же, и все же — еврейские семьи не зря вывозили алмазы из Германии: это некая гарантия. Золото практически вечно, хотя, надо признать, постоянно теряет в цене. Хорошая недвижимость существует веками, и, если экономика страны не страдает в целом, это неплохое вложение. Из лучших эквивалентов богатства — назову природные ресурсы, они нужны всегда. Наш приятель, имею в виду барона, — кивнул Оскар Грише, — сделал неплохие деньги на нефти. Хотя о вечности и тут думать не приходится — нефть сгорает. Затем и нужен барону хороший советчик…

— А это вы, Оскар!

— Затем и нужен советчик, чтобы бренное переводить в вечное. Капитал претендует на вечность, а выражает себя в вещах недолговечных, здесь мы подходим к весьма щекотливому пункту развития капитализма. Лучшее вложение — скажу откровенно — это власть. Она не обесценится никогда. Пока у вас есть власть, вы можете употреблять любую валюту и обесценивать любые акции. Мир — единый организм, и хорош тот врач, который занимается им в целом, а не отдельными частями тела. Иногда надо отрезать руку, чтобы человек жил.

— И кто же решает за весь организм в целом?

— Есть специалисты.

— Полумерами не обойтись, — сказал Ефим Шухман, — и я горжусь, что отдаю свой голос — открыто, свободно — за ликвидацию угрозы.

— То есть — за ликвидацию людей?

— При чем здесь люди!

— Так ведь дети погибнут, — сказал Бердяефф, — женщины.

— Детей он пожалел! А шесть миллионов замученных евреев ты не пожалел? А концлагеря? А угроза демократии? Погоди — вот победит по всему миру этот русский гэбэшник — ты взвоешь! Как построит гэбэшник батальоны русских уголовников под красными флагами — ого-го! Побежишь защиты искать! Детей он пожалел!

— Знаешь, на что это похоже? — сказал Жан Махно. — Представь, что человека насильно увезли в больницу на операцию — резать вдоль и поперек. А больной говорит: не надо, не хочу, вы меня зарежете. А врач ему говорит: мне виднее, как надо. Лучше уж я вас зарежу, чем вам больному жить. Больной говорит: а может, я не болен? А врач отвечает: мне виднее, кто болен, а кто здоров. Больной просит: может, таблетки? А врач говорит: никаких таблеток. Резать и все. А больной плачет и просит не резать.

— Лично я, — жестко сказал Ефим Шухман, — на стороне медицины. Врач колебаться не может. Пусть он лучше больного зарежет. А тот, кто на стороне болезни, — наделает худших бед.

— Разве не лучше жить с болезнью — чем вовсе не жить?

— Давайте говорить о власти, — скалясь, сказал Струев, — раз все прочее сгорает. Капитал крутится потому, что нет ничего долговечного: акции — бумага, уголь — дым; валюта теряет стоимость, а недвижимость рушится; абсолютной ценности не существует, стоимость колеблется. Но я никогда не поверю в такой круговорот, где нет никакой точки отсчета, вокруг которой этот танец пляшут. Вы считаете, неизменная вещь — это власть?

— Из таблицы элементов — этот самый надежный.

— Но есть еще одна неизменная вещь, — сказал Струев. — Согласитесь, корабли не возили бы оружие, демократические правительства не поддерживали бы наркокартели, наш друг Гузкин не вкладывал бы средства в пули нового поколения, если бы не существовало неизменной субстанции, которой все это служит. Той самой субстанции, из которой состоит власть.

— Вы имеете в виду смерть? — спросил Оскар.

— Да, — ответил Струев, — именно. Когда вкладываешь деньги в смерть, можно не бояться, что они потеряют в цене. Старуха не подведет, надежная бабка.

— В принципе верно, — сказал Оскар; он говорил сейчас как врач, делясь с пациентом немногими знаниями из своих многих, — но вы рассуждаете в богословской терминологии, тогда как я вынужден оперировать фактами. Финансист и врач — в этом вы правы — делают лучшее из худшего; можно сказать, что свой процент мы имеем от бед. Не только смерть берется в расчет. Есть еще зависть, есть голод, есть невежество, есть страх. И все это приносит доход: не худший, чем дифтерит, чума или оспа. Смерть — последняя стадия. Но вы правы, инвестиции делаются с расчетом на нее.

— Как трудно здесь, в этом очаровательном отеле «Лютеция», — сказал Ефим Шухман, указывая на витражи и резную мебель, — вообразить себе тот мир, в котором живут люди, не подвластные моральному закону, люди, для которых тирания и коммунизм — вещи привычные. Если хотите знать мое мнение, лично я считаю, что главное отличие между нами, свободными людьми, и варварами — вовсе не в том или ином режиме, но в наличии внутреннего закона, в наличии совести…