Владимир Сотников - Покров

Жалко, никого не было со мной, впервые стало жалко, что мои чувства пропадают во мне, как пропадает все, на чем не задержишь взгляд.

Перед кладбищем был не замеченный раньше подъем, и слева от него – разрытый старый карьер. Я сел на самом берегу, опустив ноги вниз. Я знал, что уже не смогу войти в кладбищенские ворота, и мне оставалось сидеть только здесь, раз я уже никуда больше не хотел идти. Куда? – ведь я все равно видел перед собой те фотографии людей, которые до сих пор ходили по улице. Я думал: кто перепутал все слова и поставил их на те места, которые стали для меня привычными? Кладбище и улица так привычно связаны дорогой, живой и стекающей через поле к одному из этих слов.

И я вспоминал то время, когда не знал одного из этих слов. Старик со старухой сидят у ворот, я с ними здороваюсь и знаю, что они спросят: «А ты чей?» Я подхожу, уверенный в своей детской смелости, и говорю с ними. Они помнят моих родителей, но меня не помнят. Я радуюсь своему второму появлению на свет и рассказываю, что мне уже много лет и я давно здесь живу. Они кивают, старуха смотрит на старика: «Разумный хлопчик».

И я не хочу сейчас увидеть их глаза, чужие и молчаливые, глядящие из-за ограды. Деревья шумят, призывают к себе, но я уже боюсь вернуться туда, я сижу и думаю, и думать тоже страшно.

Хочется встать, но не на что опереться. Сын этих стариков теперь рядом с ними, я видел и его глаза, но я вижу его идущим по улице, молчаливым, с вилами на плече – он никогда не здоровался со мной, – и мне кажется, вся улица перенесена сюда; все выходили за улицу, и налетал ветер, приносил запах работы и дороги, поворот в поле открывал возможность идти и молчать – каждому в этой растянувшейся толпе. И только машина гудела, а сзади кузнечики подхватывали этот звук, коверкали его и продолжали в бесконечности дороги. Я только никак не пойму: зачем поставили ограду, этот свежий забор у кладбища, и ворота?

Я сижу на обрыве, ноги болтаются над краем – я чувствую себя испорченным чем-то, измененным, и это помогает мне представить точеные норки стрижей над обрывом, хотя никакой реки внизу нет. Нет и удочки в руках; закрыв глаза, я вижу поплавок, дурманящий своей неподвижностью и свежестью утра, связанного только с моим недавним пробуждением, высохшей подо мной росой и вечным, совсем, как мне кажется сейчас, не детским ожиданием; я смотрю поверх противоположного берега на дорогу, пропадающую в поле, и никак не могу поделить себя – не могу перевести взгляд быстро, чтобы успеть увидеть все – легко и свободно. Во снах поплавок прыгал и нырял так глубоко, что страшно было не только за себя, но и за рыбу, неизвестную и невидимую, и только во снах кто-то шел по дороге, зная, что за полем встретит его простор еще больший, неожиданный и бесконечный.

Я вижу стайку рыб и не верю, что среди них – та, одна, серебристая, сползающая по траве вниз, к воде; и жалости пока нет, но вот уже я удивляюсь, и ничего не остается делать, как хвастать перед своими друзьями: «Поймал», – а самому испугаться и быстрей, быстрей вырывать крючок, и уронить рыбу в траву, глядя, как она находит дорогу в траве и засохшей ряске, оставляя в руке моей запах реки и тревоги – то ли я хочу оглянуться, то ли не могу оторваться от поплавка. Я вижу пустой крючок и смотрю вверх, на пустое поле с дорогой – там никого нет.

Опять пахнет поле, опять налетает ветер, и мне надо подниматься. Следов моих почти не видно, я впервые иду по этой дороге, листья на деревьях стоят перед глазами, хотя я ни на что не смотрю – дорога впереди пуста, легкий ветерок закручивает местами пыль.

Еще один человек перебегает улицу – холодно, Покров, всегда холодно осенью в деревне. Коровы на лугу, пьяный пастух, спящий посреди спокойного стада, я далеко обхожу их по сухой холодной траве. Вот и лес, листья в ногах лежат покорно и мягко, я переступаю высоко и ищу место, к которому иду. Приходится согласиться с молчаливой поляной, посреди нее стоит старый пень, обожженный нами еще в детстве. Сидеть на нем приятно и спокойно, я оглядываюсь вокруг и не знаю, что мне делать дальше. Падают листья, я иду туда, где их больше всего, но уже нет этого дуба, под которым мы сидели чуть ли не каждый вечер в детстве. Опять пень – с прожилками, считать не хочется, я смотрю на землю и не вижу места от костра. Осень, засыпана земля листьями, я выхожу из леса, коровы там же, пастух сидит, и как бы обойти его, чтобы только смотреть и не говорить ничего.

Улица пуста – и в одну, и в другую сторону. Если постоять и подождать, то кто-нибудь пройдет, и я поспешу уйти, поспешу освободить место, чтобы стало пусто и свободно, как и надо осенью.

Кто-то однажды проехал по полю напрямик, потом его повторили, оказалось – здесь и должна быть дорога. Потом под травой выбилась пыль, и следы заносились ветром – и вот я не вижу своих следов.

Впереди – самая высокая точка поля, дорога начинает падать вниз, и далеко, посреди улицы, можно различить дымок – топят баню. Бесконечно долго я там мылся маленьким, удивляясь голым людям вокруг себя, радуясь запаху, который так и не изменился за все годы; как в глубоком колодце, не было вблизи бани ветра, все там было одинаковым – маленьким я стеснялся, когда кто-нибудь выходил в сад голый, от него шел пар, а я, высунувшись в дверь, завидовал его бесстыдству и удивлялся, что все звуки в саду при этом остаются прежними, и даже издалека гул машин доносится обычным, улетающим вверх звуком.

И сейчас я знал, что встречусь наконец с этим постоянством, понять которое было труднее всего, что к дому я подойду со стороны сада и встретит меня знакомый запах, и я, вдруг ослабев и чуть не рассмеявшись, вспомню, что так пахнет от вытопленной бани.

Никогда не существующий сам по себе, этот запах смешается с густым и душным воздухом сада – все звуки вдруг оживут и запахнут одинаково.

Зная, что все это я увижу, стоит мне только дойти до конца этой дороги, я останавливаюсь и молчу, стараясь даже не думать.

Я закрываю глаза и вижу красный мрак, предчувствие страха и вечного ожидания, от которого некуда деться. Чьи-то шаги раскачивают красную полоску заката, темнеет лес у горизонта, поле светится тусклым огнем, дорога застыла и видна далеко вперед, до самого конца.

Я возвращаюсь домой с кладбища, оставив сзади удаляющуюся купину деревьев, и уже ожидаю молчаливой встречи с домом, который покажется сразу своей крышей и потом откроет за собой весь простор, где когда-то текла река, огромная и спокойная, и второго берега не было у нее никогда.