Римма Глебова - У Судьбы на Качелях

Замечательное было время. Замечательное — можно употребить в двух смыслах: первый — интересное, удивительное. Второй — от слова «замечать». Замечать то и это, откладывать в памяти, чтобы на досуге обдумать, или — заметить и — забыть. А потом, через промчавшиеся стрелой годы, вместившие в себя и крутые повороты судьбы, и множество мелких суетных событий, вдруг с удивлением обнаружить, что помнишь, оказывается, такие вещи, которые теперь представляются поразительными и даже фантасмагорическими, порой очень смешными, но с изрядной примесью горечи, не избытой до сегодняшнего, весьма отдаленного от той поры дня.

Написано многими и многими об этой «фазе смутного времени» — если можно так выразиться, вместившей в себя столько странного и удивительного, но, в пику всему тяжелому и придавливавшему порой полной безысходностью, — счастливого существования, или — жизни, так как любое существование всё равно есть жизнь — наше единственное и не исчезнувшее для нас прошлое. И все, кто пишут об этом времени, ругая, понося и проклиная его, не могут, не удается им спрятать: сквозь все эти поношения виден, его не скроешь никакими словесными ухищрениями — другой подтекст, другой слой, или слои.

И пробивается через эти слои неизменно одно и то же: черт возьми, я же был (была) счастлив (счастлива) именно тогда, но почему? почему? откуда бралось это счастье?.. Всё оттуда — это была молодость! А ее ничем «не задушишь, не убьешь». Уразумев этот вечный постулат ясно и отчетливо, начинаешь лихорадочно искать в своем собственном закопанном слое золотые песчинки, и сколько же их там находится! — и они сверкают оттуда, маня и завораживая чудным блеском.

Я стою в длинной и злой очереди. Какой это был год?.. Точно не помню, но один из тех, тягомотных, «передперестроечных». Зима. На мне пальто в кофейную косую клетку, с пушистым длинным песцовым воротником. Красивое пальто. Я ношу его уже несколько лет и точно знаю, что еще долго буду его носить. Шапка тоже песцовая и почти новая, потом из этой шапки выйдет превосходный воротник для моей дочки. Но думаю я, конечно, не о пальто и не о шапке. Я думаю о том, достанутся нам или не достанутся по 200 грамм масла на каждого. А если достанутся, то стоит ли снова становиться в хвост очереди и еще купить по 200 г. Некоторые становятся по нескольку раз — кружатся. Но мне жалко своих детей. Что им тоже придется «кружиться», стоять на ногах, слушать это назойливое людское гудение, прерываемое перебранками, матерщиной, а то и драками — за кусочек масла люди готовы изуродовать друг друга.

Сын нахохлился, смотрит в грязный замусоренный пол. Он старший, понимает, что стоять надо — да не то, чтобы ему надо, просто выхода иного не предвидится — разве если масло не кончится, и он недоволен. Очередь не то место, в котором подросток жаждет пребывать. Дети вообще полагают, не особенно при этом вдаваясь в подробности бытия, что всё съедобное и вкусное, появляющееся на кухонном столе — должно там появляться, ну, если не само по себе, то с участием мамы и папы, но для того ведь мамы и папы существуют. Я понимаю его недовольство, но в данный момент ничем помочь не могу.

Дочь смотрит на меня снизу выразительно-вопрошающе — еще долго? Я не знаю, долго ли еще. Но, наконец, нам отвешивают маленькие брусочки, и я говорю не очень уверенно, хотя следует сказать приказным тоном: «Встанем еще раз, зато надолго хватит…» Дети молчат, и мы становимся в хвост очереди, которая за это время стала еще длиннее.

Дома укладываю добытые брусочки в холодильник. «Какие мы молодцы, — говорю я, — теперь месяц не нужно будет стоять за маслом». Дети улыбаются — рады, что «не нужно стоять».

Я вздыхаю. Кроме масла еще много чего нужно, но это уже заботы мои и мужа. Я считаю, что детям без масла никак нельзя. Ни я, ни муж его не едим, но стараемся, чтобы дети этого не заметили. Особенно, дочь. Потому что сын многое и так не замечает, он живет в своем, задумчивом и сложном мире подростка, весьма отстраненного от наших мелочных забот. А дочь внимательное большеглазое существо всё видит и слышит, и наматывает на свои извилинки. Стоит ее позвать кушать, тут же в ответ: «А ты будешь?» Дашь что-нибудь вкусненькое и спешишь отойти, но всё равно этот вопрос догонит тебя.

«Масляные радости» могут быть разнообразными.

Начали продавать фруктовое масло, за ним очереди почему-то не было. Розовые матовые кубы красовались за стеклом, и покупательницы обсуждали, что с этим розовым продуктом можно делать. Одни говорили, что это и не масло вовсе, а подкрашенный маргарин, другие уверяли, что «почти масло», но со сладкой добавкой.

И вот в это «почти масло» я добавляю какао, сахар, растираю, и намазываю детям бутерброды. Они восхищаются: «Шоколадное!» Еще его можно было употребить при выпечке печенья — это ли не замечательно!

Детям обязательно нужно есть мясо. Мужчина тоже без мяса существовать не может — хиреет. Эти жуткие очереди за костями — назывался этот продукт в народе «мсяо говюжье», — меня на подвиги не вдохновляли. Да и никто не требовал от меня таких подвигов, — чтобы после работы я стояла за «мсяом» в очередях. Муж «доставал» мясо: свежеее, розовое, с маленькими косточками.

У него каким-то образом возник знакомый рубщик в магазине, и муж заходил туда с черного хода, платил, сколько скажут, и выходил с увесистым свертком. Я знала, что чувствовал он при этом себя не лучшим образом, хотя и не ворованное, но купленное «тайно» — в этом было что-то оскорбительное.

И вообще много-много лет мой муж «доставал» практически всё. Он часто ездил в командировки — в Москву, в Киев, и в другие города. И, хотя там тоже было непросто с продуктами, он умел магически воздействовать на продавщиц, то ли обаятельной улыбкой и приветливостью — неизменно здоровался, то ли интеллигентной внешностью, но они были к нему весьма отзывчивы и порой вытаскивали «из-под прилавка» (о, это чудное понятие, неизвестное нигде более в мире!) припрятанное для «своих».

И вот, когда он возвращался из командировки и появлялся на пороге — в обеих руках по набитой сумке, а в особенно трудные годы то еще и с рюкзаком за плечами (только что в зубах не несу, шутил он), мы все трое бросались к нему, счастливые, что видим его дома, и еще так интересно: что там, в сумках. Оттуда извлекались баночки хороших консервов, колбасные круги, упаковки беленьких, сидящих в ячейках, круглых коробочек финского сыра «Виола», конфеты, и еще и еще.