Поль-Лу Сулитцер - Ханна

Проходят еще две или три минуты. Первый язык пламени вырывается внезапно там, куда был брошен факел. Пожар разрастается, подбираясь к лестнице. Половина строения уже охвачена пламенем.

— Янкеле!

Он не шевелится. Она кричит снова и снова, не впадая в панику, сохраняя поразительное присутствие духа. В нескольких метрах от нее обрушивается лестница, а огонь все приближается. Яша зашевелился, но не пытается встать, он ползет. Ему удается оторвать лицо от земли, он приподнимает голову, как ящерица, вытягивает руки перед собой, впивается пальцами в сухую землю и подтягивается. Так он проползает несколько метров. «Прыгай, Ханна!»— приказ замирает на его губах. Последние силы вкладывает он в этот призыв, и Ханна наконец слышит его. Она высовывается из окна и видит то, что Яша пытался ей показать, — охапки сена прямо под окном, скорее вываливается из окна, чем прыгает, падает с высоты трех или четырех метров. Невредимая, она подбегает к брату.

Яша снова уронил голову на землю. Она пытается перевернуть его на спину: от дикой боли у него вырывается звериный стон. Ладно, тогда хоть оттащить подальше от пожара. Она боится, что после сарая огонь перекинется на охапки сена, затем на солому, затем загорится земля, такая она сухая. И тогда Яша сгорит заживо, сгорит, потому что не может двигаться…

Тридцать два года спустя Тадеуш Ненский расскажет часть этой истории Элизабет, Лиззи Мак-Кенна, не утаив даже своего «предательства». Свидетелем остального, особенно последних минут, был Мендель Визокер. Мендель, по прозвищу Кучер, находился неподалеку от горящей риги. Он видел, как возле нее появились всадники. Свою тележку и двух лошадей он спрятал в роще у ручья, недалеко от места, где Тадеуш соорудил запруду. Это был не первый погром в его жизни, он знал, как все происходит: сначала «гоп, гоп, жид!», потом — остальное. Он дважды уже был бит палкой, у него убили лошадь. «Так, для смеха», — говорит он улыбаясь (юмор у Визокера особый).

Итак, он видит, как восемь пьяных солдат подъезжают к риге, где спрятались трое детей. Он видит появление Яши, его попытку к бегству, ужасный удар пики, нанесенный одним из всадников. Он думает, что мальчик мертв.

Лишь когда всадники отъехали метров на двести, он замечает маленькую фигурку в черном платье, появившуюся в чердачном окне риги, охваченной пламенем. Отвязать лошадей и запрячь их — нет, это заняло бы слишком много времени. Он пускается бежать. На бегу видит, как девочка прыгает на сено, поднимается, опускается рядом с распростертым на земле телом, как начинается ее хладнокровная игра с огнем.

Временами он теряет ее из виду, но она опять появляется, возникает из дыма и пламени, целая и невредимая, и каждый раз сердце Менделя вздрагивает. Ему, верящему скорее в черта, чем в Бога, видится нечто сатанинское в этом безумном медленном танце девочки вокруг огня.

Хрипя, задыхаясь, еле волоча ноги, добирается он наконец до пожарища. Она сидит на обочине дороги, вне опасности, спиной к огню. Прежде чем подойти к ней, он решает взглянуть на труп мальчика. Ужасно! Это нечто черное и дымящееся, обезображенное до неузнаваемости. Его тошнит. Он подходит к девочке. Она даже не поворачивает головы при его появлении. Ее огромные серые глаза устремлены в долину, в пустоту. В руках она держит какой-то предмет из черного дерева с двумя круглыми красными точками.

Мендель Визокер известен тем, что однажды в Люблине избил шестерых человек, которые его лично не трогали. Он переломал им кости за то, что они перерезали сухожилие у одной его лошади (потом пришлось ее продать). Видите ли, он, еврей, составлял им конкуренцию.

Мендель Визокер родился на севере, в районе Мазурских озер, но покинул родное местечко очень молодым, в пятнадцать лет.

Он выбросил филактерии, которые ему надели по обычаю на лоб и левую руку в день Бар-Мицвы. Он обрезал пейсы и сбрил бороду. Говорят, что, заделавшись на некоторое время сутенером в варшавском борделе, он заработал денег, чтобы купить лошадь и повозку, и принялся бороздить всю Польшу — русскую, австрийскую и прусскую. Порвав все связи с еврейской общиной, он мог бы на этом успокоиться. Но Мендель — прирожденный подстрекатель, который среди христиан ведет себя как иудей, а среди иудеев — как христианин. В синагогу он идет в куртке и кепке на польский манер и обязательно занимает место в женской половине, зычным голосом распевая псалмы; наоборот, в христианских кварталах надевает кафтан, а на голову — парик с пейсами. В этом одеянии он появлялся в Киеве — самом антисемитском из всех русских городов.

События в Люблине произошли в 1878 году. В то время российский император Александр II еще не был убит, обер-прокурор Победоносцев, еще не начал реализовывать свою программу по истреблению евреев, и Менделя даже не арестовали. Пострадавшие не представили письменной жалобы, и царская полиция решила, что он не так уж и виноват. Снисходительность администрации возмутила главу Люблинской еврейской общины, который с одобрения старейшин добился осуждения виновника беспорядков: подобный сумасшедший подвергает опасности всех и каждого, он может навлечь бедствия и репрессии на всех евреев. В итоге Кучер получил три года тюрьмы. Тридцать шесть месяцев неволи его не исправили. Едва освободившись из тюрьмы весной 1881 года, он отправился к дому главы общины раввина Боруха Фикельсона и там всю ночь выводил на скрипучей шарманке песенку, которая не могла не оскорбить тонкий слух и душу ребенка Боруха. Раввин хотел было выслать против наглеца дюжину фабричных рабочих, пообещав им увеличить плату на пять копеек в год. Смельчаков не нашлось. Нет, не потому что Мендель был такого уж огромного роста — чуть выше среднего, но его грудь по ширине была как у двух казаков вместе, руки — как стволы деревьев, и казалось, что он может свалить человека замертво одним ударом кулака…

Мендель Визокер склоняется к девочке, садится перед нею на корточки и, заглядывая в серые глаза, говорит:

— Я знаю, кто ты. У тебя отцовские глаза. Ты — Ханна.

Огонь медленно продвигается на запад. Языки пламени слегка дрожат, а над ними стена дыма. Всадников больше не видно, но ощущение пустоты остается: там, где только что стояла рига, нет ничего, голое место.

— Не двигайся, я вернусь, — говорит Мендель Ханне и отправляется за тележкой и лошадьми, не очень уверенный, что она его поняла. Он находит ее там, где оставил, в той же позе, с куском дерева в руке, который она сжимает с такой силой, что суставы пальцев побелели: единственное, что выдает ее напряжение. Менделю становится нехорошо: поведение девочки кажется ему ненормальным, похоже, она тронулась умом от увиденного.