Поль-Лу Сулитцер - Ханна

В Риме квартет только что вошел в антикварный магазин на виа де Коронари. Мендель прислоняется к фасаду святой Марии де ля Пэ. В который раз он раскрывает сборничек стихов, изданный в Мюнхене под фамилией Томаса Немо. Всего 32 страницы, 26 стихотворений. Много раз с растущим недоумением он их читал и перечитывал. Не потому что не понимал слов. Но что это за стихи, в которых одна строка длиннее другой и которые — как это сказать — которые не рифмуются? "Свободный стих, — объяснил ему все тот же издатель тоном человека, сообщающего кулинарный рецепт каннибалу. — Вы знаете Жюля Лафоржа? Нет? А Ведекинда? Тем более. А читать вы хоть умеете? Разумеется, это не Дюма или Поль Феваль. Но это — литература. И великолепная. Мальчик, если хотите, принадлежит к школе импрессионизма. Первородный крик вы понимаете? Нет, вы не понимаете, это заметно…"

Мендель чуть не убил его.

Все четверо выходят из антикварного магазина. В следующие два часа они пройдут по Риму много километров. "Я останавливаюсь и вновь иду, вновь иду и опять останавливаюсь, восторгаясь новой витриной". Он, Мендель, между прочим, терпеть не может ходить по городу. Наконец они возвращаются на Пинчио. И остаются там на всю ночь. Очевидно, ночные бабочки зазвали Тадеуша, и Рильке. Вот это мораль. Пигалица будет довольна.

Мендель проведет ночь в постели одной случайно встреченной римлянки, а назавтра опять примется мерить шагами Вечный город, следуя за квартетом (иногда в коляске). Два или три раза он замечает (с удивительным для него самого раздражением) ласки, которыми обмениваются Поляк и та из ночных бабочек, что покрасивее. Он знает ее имя. Она американка и зовется Мэри-Джейн Галлахер; она — дочка богача (разумеется!), промышленника из Чикаго. Со всей очевидностью можно сказать, что назревает свадьба; они ведут себя как официально объявленные жених и невеста.

Тем не менее три дня спустя пары распадаются. Тадеуш и его немецкий друг сядут наконец в поезд, идущий во Францию, поскольку их секретарский отпуск окончен. В Ницце молодые люди расстанутся. Мендель последует за Поляком до самого Монте-Карло. И обнаружит жительницу Монте-Карло, которая уже предоставляла ему свою постель во время его предыдущего посещения. Он обучит ее ласкам по-балийски, пополнит свои знания о Джоне Д. Маркхэме и его жизни, а заодно выяснит кое-что о патроне Тадеуша. Похоже, что, находясь на пенсии, посол пишет мемуары о своем пребывании при императорском дворе России и не скоро прибудет в Европу. Тадеуш вынужден его ждать.

Теперь Мендель мог бы вернуться в Вену. Но он хочет выяснить все. Ждет еще почти неделю, подстерегая подходящую возможность. Наконец она предоставляется, когда, сидя в безлошадном экипаже, которым управляет сам — "этот мерзавец все умеет делать!"— Тадеуш едет в Ниццу, предупредив о своем намерении горничных виллы "Босолей", одной из которых Мендель пришелся по вкусу.

В Ницце Поляк часами сидит в библиотеке, спит в тихой портовой гостинице и назавтра, все такой же беспечный, едет на осмотр рынка цветов. Именно там Мендель заговаривает с ним, оказавшись рядом в роли человека, который хочет купить букет васильков, но может изъясняться только на русском.

Они вступают в разговор.

А пять дней спустя Мендель уже в Вене.

— Не понимаю, что происходит, — говорит ему Марьян. — Она стала…

— Сумасшедшей? Но она всегда такой была. В чем же разница?

— …стала странной. Прежде всего, не отпускает меня ни на шаг. Обычно она давала мне спокойно работать, доверяла мне. А теперь, с тех пор как мы прибыли в Вену, не только не хочет, чтобы я уезжал, но и сама не двигается с места. Если и бывает в отъезде, то два-три дня, не больше, и всякий раз по очень срочному делу. И тут же возвращается. И при каждом возвращении походит на пикирующего орла. Пикирующего на меня.

Мендель смеется.

— Разумеется, никому, кроме вас, я бы об этом не рассказал, — продолжает Марьян. — Все это действительноменя беспокоит, я спрашиваю себя, что с ней происходит. У нее возникли сложности с одним голландцем, но это не главная причина. Впрочем, вопрос уже почти решен. Нет, она стала странной от чего-то другого. Она перенесла дату открытия института, которое могло прекрасно состояться. Все готово. Из Парижа прибыла бригада косметологов, обучила девушек здесь, на месте, и теперь они прекрасно подготовлены. Мы никогда не делали так много, и я не понимаю почему: Вена ведь не важнее, чем Берлин. А в Берлине она предоставила мне свободу действий и приезжала лишь для того, чтобы просто окинуть все взглядом.

Взор Менделя скользит по лицу юноши. Внезапно вспыхивает: "Я же говорил, что в ней что-то изменилось!" Он спрашивает:

— Марьян, как ее зовут?

— Ханну?

— Не строй из себя идиота.

Он переступает с ноги на ногу и наконец произносит:

— Гризельда.

…И Марьян принялся рассказывать, как он случайно соблазнил австралийскую секретаршу Ханны, очень мягкую и застенчивую блондинку. Теперь он укоряет себя тем, что лишил ее невинности… "Это невозможно! — думает Мендель. — Она дошла до того, что лишила его невинности! Эта Пигалица просто невыносима!"

Марьян говорит и говорит: о Гринцинге и его ресторанчике, о танцах…

Мендель подсказывает:

— Что делает Ханна?

— Она учится танцевать. По рекомендации известного музыканта Иоганна Штрауса ей дает уроки церемониймейстер из Хофбурга. А Хофбург — это дворец императора.

В рабочем кабинете Ханны, в самом центре квартиры, собрались трое банкиров и столько же бизнесменов. По старой привычке она попросила мужчин сесть сама же, единственная, стоит, прохаживается, а иногда замирает на долгое время у них за спинами, изучая своими большими глазами их затылки. Она улыбнулась Менделю и сказала, что он может войти, остаться и поприсутствовать на заседании. Он садится и в течение последующих двух часов слушает, как она то по-английски, то по-французски, то по-немецки диктует указания, требует объяснений, журит за недостатки и даже — единожды за все это время — улыбается застывшими глазами и произносит:

— Мне кажется, вам следовало бы лучше подумать… — что на ее языке означает примерно следующее: "Если не будете делать то, что я прошу, или будете действовать мне на нервы, я вопьюсь зубами вам в горло и высосу всю кровь до последней капли…"

В это время ее капитал тянет уже на 120–130 тысяч фунтов и, судя по тому, как идут дела, должен утроиться или учетвериться в ближайшие пять лет.

Мужчины уходят.

Взгляд серых глаз впивается в Менделя. Не произнеся ни слова, она внезапно отводит эти широко раскрытые глаза и чуть было не хватается за шнур для задергивания штор.

— Где он, Мендель?

— В Монте-Карло. Он пробудет там до конца августа.