Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Последовал еще взрыв, за ним третий. Каждый раз земля содрогалась и в небо устремлялся огромный столб черного дыма. И каждый раз беженцы бросались вперед, но чуть погодя останавливались и снова тащились, с трудом передвигая ноги.

— Это нефтехранилища взрываются, — крикнул один из беженцев, но никто не отозвался на его слова.

У железнодорожного моста Ёкогава я увидел сидевших на насыпи беженцев — их было не менее двух тысяч. Лишь несколько юношей пытались перебраться через мост. Мост был высотой метров тридцать. Глянешь с такой высоты вниз — и начинают трястись поджилки. Но другого пути на противоположный берег нет. Почти все беженцы, примостившиеся на насыпи, страдали от ран или ожогов. Они были в таком глубоком унынии, что, по-видимому, даже не помышляли о возможности переправиться через мост. Некоторые смотрели немигающим взором в небо. Но остальные даже не глядели в сторону похожего на гигантскую медузу облака. Лишь какая-то женщина, простирая кверху руки, тонким голосом выкрикивала одно и то же:

— Убирайся прочь, дьявольское облако! Что тебе от нас надо? Мы не военные, не солдаты. Убирайся прочь!

«Странно, — подумал я, — почему эта женщина, такая здоровая на вид, даже не пытается перебраться через мост?»

Сидящие рядом беженцы не отзывались на ее крики. Надо было действовать немедленно, не теряя ни минуты. Стараясь не смотреть вниз, я пошел вслед за юношей с окровавленным плечом. В самом конце моста лежали опрокинутые товарные вагоны. Я лег на живот и пополз. Внизу, подо мной, бежала река, должно быть, совсем неглубокая, потому что на дне были хорошо видны груды репчатого лука, вывалившегося из вагонов.

Беженцы, которым удавалось переправиться на тот берег, устремлялись к холмам Футаба-но Сато, все выше и выше, словно редкая цепочка муравьев. Кое-где в горах горел лес. Человеку, не жившему в горной местности, трудно понять опасность лесных пожаров. И люди, которые сейчас поднимались в горы, напоминали летящих на огонь ночных бабочек. В детстве я не раз видел пожары в горах. Издалека кажется, что пожар небольшой, а подойдешь ближе — и видишь, что горят целые леса. Падают пылающие деревья, раскаленные камни.

— Идти туда опасно, — предостерегал я идущих рядом.

Но никто не внял моему предупреждению. Все продолжали подниматься в горы. Наконец я добрался до западного плаца, который буквально кишел беженцами. Многие, не останавливаясь, пошли дальше. Глядя на них, я представлял себе гигантские цунами, затопляющие прибрежные холмы.

Мне пришлось долго идти вдоль плаца наперерез толпам беженцев, чтобы попасть на станцию Хиросима...»

Едва Сигэмацу успел дописать последний абзац, как из кухни послышался голос жены:

— Сигэмацу! Знаешь ли ты, который час? Хватит уже работать. Иди ужинать.

— Иду, — отозвался Сигэмацу, вставая. Увлекшись, он совсем забыл про ужин, тем более что, переписывая дневник, грыз соленые бобы домашнего приготовления. Сигэко и Ясуко давно уже поели, и Ясуко легла спать, на следующий день девушка собиралась первым же автобусом отправиться в Синъити, где был косметический кабинет. Стараясь не пролить ни капли, жена налила Сигэмацу чашку супа из вьюнов.

— Неплохо я сегодня потрудился, — проговорил Сигэмацу. — Описал, как я дошел до западного учебного плаца, где собрались беженцы. Ох, и много же их там было — что сельдей в бочке. А ведь я рассказал лишь тысячную долю того, что видел. Не так-то просто передать свои впечатления.

— Это потому, что ты разводишь всякие теории, — откликнулась жена.

— Да нет, дело не в этом. Я описываю события, если говорить литературно, в духе жестокого реализма. Кстати сказать, ты не знаешь, долго ли держали вьюнов в проточной воде? Может быть, у них в брюхе еще полно грязи?

— Котаро принес их сегодня. Сказал, что держал их в проточной воде полмесяца. Он поймал их в канале, около буддийской молельни, и запустил в пятисотлитровый глиняный кувшин. Там из них вся грязь и вышла.

Во время войны Котаро спилил во дворе огромное дерево гиннан: государству требовалась древесина. Выкорчевывая корни, он наткнулся на зарытый в землю старинный глиняный кувшин еще бидзэновского [108] Бидзэн — старинный японский городок, славившийся производством фарфоровой и глиняной посуды. обжига. Кувшин вмещал литров пятьсот, если не больше, но был расколот на несколько частей. Котаро кое-как соединил разбитые части цементом и приспособил кувшин для своих нужд.

Сигэмацу уселся перед лакированным столиком и поднял чашку с коричневой жидкостью. Это был лечебный настой из сушеных листьев герани, алзины и подорожника, который он пил каждый вечер перед ужином. Жена поставила перед ним тарелку с бобовой пастой и мелко нарубленными клубнями криптотении, сковороду с яичницей, судок с маринованной редькой и чашку супа.

— Сегодня у нас настоящий пир! — воскликнул Сигэмацу. — В своем кувшине Котаро всегда держит какую-нибудь живность, — продолжал он, лакомясь супом. — Однажды, помню, он насыпал туда речного песка и посадил черепаху: думал, она будет нести ему яйца. Оказалось, пустая затея.

— Прошлым летом я видела у него в кувшине угрей — штук семь или восемь!

— Да, кувшин у него замечательный. Сущий рог изобилия. Вот бы нам такой.

Это, разумеется, была только мечта. Дом Сигэмацу стоял на возвышенности, и подвести к нему воду с помощью бамбуковых труб было не так-то просто. Участок же Котаро находился в низине. Котаро перегородил ручей, начинавшийся у дальних холмов, и проложил бамбуковые трубы от образовавшегося пруда к своему кувшину. По счастливой случайности в нижней части кувшина осталось два-три небольших отверстия, через которые вода, как раз в нужном количестве, вытекала наружу. Так что в кувшине всегда имелась свежая проточная вода: условия для разведения угрей, форели и карпов были идеальные.

Котаро на двенадцать лет старше Сигэмацу. Во время войны он дважды ездил в Хиросиму за покупками для себя и соседей. И оба раза заходил к Сигэмацу, который в то время работал в Хиросиме, с деревенскими гостинцами: маринованными лепестками вишни. В первый раз он приезжал в город за эмульсией, суррогатом мыла, и за пищевым жиром. Эмульсия не соответствовала стандартам, установленным законом о контроле за производством моющих материалов, поэтому производили ее нелегально и продавали на черном рынке. Это была вязкая масса, которая шла на изготовление твердого мыла. Продавали ее обычно в больших консервных банках.

Жир отделяли от мясных консервов, когда запечатывали их в банки на армейской продовольственной базе. Картонная коробка десять на семь сантиметров такого жира, сдобренного специями, стоила на черном рынке десять сэн. Котаро приносил свои покупки к Сигэмацу, увязывал их в огромные узлы и тащил на станцию.