Ирина Муравьева - Напряжение счастья (сборник)

Вот как было: я спала, прижавшись к Троллю, который меня грел своим телом, в доме холодно, ни горячей воды, ни отопления, лето, все отключили. Дождливо, пасмурно. Спала, наверное, долго, и мне мерещилось (снилось?), будто на меня смотрит человек, весь спеленатый, с головы до ног, как египетская мумия, очень высокий. Похож на сегодняшнего Дмитрия. И я боюсь, что он откроет лицо, ужасно боюсь! Тяжелый сон. Смерть, наверное, приглядывается ко мне, у смерти ведь закрыто лицо. Проснулась в слезах. И тут же в комнату ворвалась фурия, гроза с молнией. Моя Нюра. Она была в своих несусветных кожаных штанах, тапочках на босу ногу и старой отцовской майке. Брови дико сведены, щеки пылают. Красавица моя.

– Мама! – бросается ко мне. – Мама!

– Что ты? – пугаюсь я. – Что с тобой?

– Нет, это с тобой – что? – кричит она. – Где ты была, мама?

За спиной ее появился Ян – как всегда, крокодил крокодилом, и лицо такое, что придушил бы меня, если бы не Нюра.

– Я думала, ты под машину попала! – визжит моя ненаглядная, – разве так можно! Ма-а-ама!

И тут всю меня залило светом, просто крылья выросли. И я сделала глупость. Я от счастья вдруг потеряла всю осторожность.

– Я ищу твоего брата, – объяснила я. – Твоего брата, моего сына.

Они переглянулись, и я заторопилась. Пришлось обнародовать, что пару недель назад встретила на кладбище одну женщину.

Нюра стала белой как снег.

– Ты что, – зашептала она, – ты что? Какую женщину?

Я сказала, что эта женщина присутствовала при моих родах (Нюра не знала ничего об этом и ахнула!), но ребенок не умер, как я думала, а был переведен в приют. Но тут Нюра замахала на меня обеими руками, и я ужаснулась тому, что наделала. Как я могла так разболтаться при Яне?

– Где вы были всю ночь? – строго спросил Ян.

Слава Богу, что я все записываю. И вот почему. Я абсолютно не помню, как и почему я попала к старухе. Все это, к счастью, есть в моих записках, стало быть, я посмотрю и пойму. Но в тот момент, когда Ян задал мне этот вопрос и я решила быстро придумать что-то и быстро наврать, я вдруг поняла, что действительно не знаю, не помню! Откуда взялась старуха, которая утром отвела меня к Антонине? Это, конечно, мелочь, пустяк, простая перегрузка памяти, но то, что я запуталась и не знала, как ответить, меня спасло. Они решили, что все это галлюцинации, или как там это называется, и меня нужно лечить! Но они не поняли, насколько существенную информацию я им только что случайно доверила. И они не перенесут ее Феликсу, и Феликс не успеет принять меры, чтобы отнять у меня сына! Значит, вот так и надо себя вести: путаться. Не знаю, не помню, не скажу. А если скажу, то полную чушь. Лучше пусть лечат, чем узнают правду.

– Вам следует побыть хотя бы несколько дней дома, – сказал Ян. – Иначе все это может плохо кончиться.

Я промолчала. Они вышли в коридор и закрыли за собой дверь. Я опустилась на подушку, закрыла глаза. «Если Бог захочет помочь, Он поможет, – вдруг подумала я, – все в Его власти».

Никогда эта мысль не приходила мне в голову. Я никогда не обращалась к Нему! Нет, неправда. Обращалась. Нюре было два года, у нее начался приступ ложного крупа. Мы жили на даче. Конец августа, холодно. Она задыхалась и кашляла. Я носила ее на руках, а Феликс на велосипеде под проливным дождем помчался на станцию вызывать «Скорую». Телефона у нас на даче нет. И вот тогда – помню как сейчас – я подошла к окну. Черный дождь, ночь, ни одной звездочки. Нюра хрипела и задыхалась, выгибаясь на моих руках. Я знала, что она умирает, я была уверена, что сейчас потеряю ее, и все во мне было стиснуто, словно меня связали в один узел – руки, ноги, глаза, волосы, все! Я смотрела на это черное, беспросветное, что было и небом, и водой, и шумящим садом одновременно, и молилась! Я смотрела в черноту и шептала Ему: «Помоги нам, Господи, помоги нам!» Потом я подумала, что нужно непременно попросить Богоматерь, и стала просить Ее, потому что – это впервые осенило меня тогда – потому Она ведь была матерью, Его матерью, и, стало быть, должна была услышать меня. Потом Феликс приехал одновременно со «Скорой», и нас с Нюрой забрали в больницу. Мы пролежали там неделю. Но я никогда не забуду эту ночь, когда ее спасли мне. Да, я уверена, что тогда меня услышали.

1 июля.Давно ничего не писала, вчера весь день проспала, не знаю даже, кто гулял с Троллем. У меня страшная слабость, ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть. В среду они возили меня к врачу. Я решила не сопротивляться. Всю ночь мне снилась женщина с бородой и усами. И словно бы кто-то, дурачась, сказал мне, что теперь это разрешается. Женщинам – носить усы и бороду. Бред отчаянный, эти мои сны. Записываю их просто так, чтобы ничего, ни-че-го не потерять. Так вот: поехали мы на сиамце, на его голубом «Вольво». Я смело села на заднее сиденье рядом с Нюрой, а Ян с ним, на переднее. Как у меня стучало сердце, как выпрыгивало! Я все-таки не была до конца уверена, что ничего ужасного не случится, но заставляла себя казаться спокойной. Кажется, никогда в жизни я столько не притворялась, даже с Феликсом. Я много притворялась с Феликсом, это правда. Я врала подругам, что у нас все в порядке, я изображала счастливую семейную жизнь, хотя на самом деле мы иногда по неделям не разговаривали, я заставляла его ходить со мной по гостям, хотя чувствовала, что он неверен мне и у него кто-то есть. Ах, сколько я притворялась, безобразно, безобразно! Теперь эта ложь, это притворство многолетнее, все это меня теперь и доканывает! Хорошо. Задним умом крепка, как говорится. Я заметила, что сиамец быстро поймал в зеркальце Нюрины глаза и она ему ответила таким же быстрым взглядом. Ох! А что, если ее уже развернуло от бородатого к сиамцу? Она ведь у меня влюбчивая, как кошка! И потом – если Ян уже приручен и сидит тихо – зачем ей Ян? Ей новые ощущения нужны, новые победы! У нее – нельзя так говорить про своего ребенка, но я скажу – у нее ужасные задатки. Она любит мужчин, но людей она не любит, она не умеет их «полюблять». Чье это слово? Не помню, кого-то знаменитого. Так вот: «полюблять» моя дочка не умеет, и если она уже решила переспать с сиамцем, ее ничего не остановит, никакой морали у нее нет! А у меня какая мораль? Прожила двадцать шесть лет с мужем, который меня предал! Пролгала всю жизнь!

Минут через сорок мы доехали. Институт Сербского. Знаю, много раз проходила мимо, хотя никогда не обращала внимания. Входим через какую-то заднюю дверь вроде проходной. Сидит страшная бабища, людоед в косынке. Ян ей называет фамилию, и нас пропускают. Специально пишу подробно, боюсь перепутать! Заходим в маленькую приемную. Я начинаю дрожать, мне холодно. Нюра держит меня под руку. Белая вся, волосы распущены. Девочка, как мы с тобой здесь оказались? Пожалей маму! Не пожалеет, наверное. Плоть и кровь моя… Но я ведь не знаю главного! Главного-то я не знаю! Чья душа в тебе, плоть моя? Кто в тебя вселился, доченька?