Михаил Идов - Кофемолка

Я бродил по залу с мобильным телефоном, увертываясь от поляков и произнося фразы вроде «Я уже отдал ее тебе на воскресенья и праздники, субботы обсуждению не подлежат!» мужчине, которого не видел никогда, о женщине, которую знал десять минут, когда позвонила Нина. Я извинился и перешел на вторую линию.

— Приветик, — сказала Нина, брызжа весельем. — Я нашла нам работника. Ее зовут Рада, и круче ее не бы-ва-ет.

— Рада? Это еще что за… откуда ты… как ты ее… Мы же еще не видели, как она работает.

— Видели-видели, — таинственно ответила Нина. — Жди. Будем минут через десять. — Она бросила что-то кому-то рядом, девичий голос затараторил в ответ, и Нина рассмеялась. В полном конфузе я переключился обратно на гаванца, который к тому времени повесил трубку, и получил полное ухо гудков. Я уныло отпустил Зию и долго глядел ей вслед.

Жена приехала через десять минут, как обещала, с коробкой пирожных и свеженанятой работницей. Я заметил, что они прибыли на такси, хотя весь смысл упражнения был в проверке, возможно ли перевозить выпечку «Шапокляк» в метро в час пик. Рада оказалась ниже и тоньше Нины, что с людьми бывает нечасто, и носила приталенную полосатую рубашку и очки «кошачий глаз» в красной пластмассовой оправе. Она выглядела ужасно знакомой.

— Рада, — сказала Рада. — Приятно вас снова видеть.

— О боже, — вырвалось у меня в ответ. — Вы работаете в «Шапокляк», да?

— Уже нет, — ответила Нина. — Мы ее переманили. — И обе снова захихикали.

— Нина. Пошли поговорим. — Я утащил ее в недокухню, где Пепе и Владислав шпаклевали прорехи в кафеле какими-то резиновыми соплями, и принялся шепотом орать про предательство.

— Шшш, — прервала Нина. — Все в порядке. Эркюль не знает. Она ему позвонит и скажет, что ушла.

— А если узнает? Он же обязательно когда-нибудь сюда зайдет. За чеком или еще за чем.

— И что?

— И что? И мы потеряем единственный приличный «захер» в городе, еще даже не открывшись. Ты же знаешь, какой он…

— Ой, не говори! — подхватила Рада, по-хозяйски заруливая к нам. — Он Телец. Типичный Телец. Они все такие. О, здравствуйте, ребята, — пропела она, помахав рабочим.

— Здрасте, — сказал Влад, потянул носом и сплюнул в раковину.

— Дрась, — еще отрывистее поздоровался Пепе. В помещении, в котором еле умещалось два человека, теперь стояло пятеро.

— А сигареты-то, — поделилась Рада с Ниной, судя по всему продолжая список жалоб на Эркюля, начатый еще в такси. — Прикинь, он фильтры отрывает! Ты куришь? А йогой занимаешься? На вид так да. Я еще йогу преподаю.

— Я все больше пилатес, — ответила Нина. — И то нечасто.

— Пилатес — фигня, — авторитетно заявила Рада. — Там все так. — Она развела руки в пародии на ленивые потягушки. Владислав присел. — А в йоге вот так.

Она показала. Я оставил Нину собирать осколки разлетевшегося блюда, Раду перевязывать руку Владу, а Пепе вытирать капли крови с кафеля и пошел смотреть нового Пак Чхан-Ука в кинотеатре «Саншайн».

У Рады были достоинства и кроме ее необъяснимого и мгновенного взаимопонимания с Ниной. Она взбивала прекрасную пену. Она обожала иранское кино, средневековую музыку, черепах, эсперанто, пейотль, Славоя Жижека, Судан, нэцке и Клайва Оуэна. У нее была своеобразная походка, свой способ передвижения в тесных помещениях, этакое перетекание с места на место, временами напоминавшее замедленный танец; на йоге, наверное, научилась. Наконец — и это самое главное — я абсолютно не находил ее привлекательной.

К девятому июня наш интерьер был готов. Орен закончил работу ровно на день раньше срока — это был его фирменный трюк. В полном восторге я пообещал сводить всю бригаду в бар следующим вечером; предложение было воспринято без энтузиазма.

Мы превратили почти весь фасад в раздвижные французские двери. На каждой из четырех панелей было написано «Mittel European Kaffee House» [37] «Среднеевропейская кофейня» (нем., англ.). прозрачными буквами — точнее, пробелами в форме букв — на матовом стекле. Этого пятидесятипроцентного раствора немецкого и английского я немного стыдился (если Mittel, то почему не Europäisches, если Kaffee, то почему не Haus?). Помимо маскировки факта, что мы так и не придумали себе названия, эта надпись служила еще и реверансом в сторону низшего общего знаменателя, подарком плебсу; от нее несло тем же покровительственным филистерством, с каким дизайнеры переворачивают «R» в «России» или придают английскому слову тевтонский флер, прокомпостировав его где попало умлаутом. Но она делала свое дело. Вечерами мы открывали жалюзи, впускали июньскую жару, и кафе светилось угольком в центре темного квартала. Город проникал в зал, и зал в ответ захватывал кусок улицы; между столиками можно было запарковать мотороллер. По правде говоря, это бы нас только обрадовало.

Грубо сбитые книжные полки вкривь и вкось опоясывали зал в четыре ряда, образуя спираль, доходящую почти до потолка. Мы собирались постепенно завалить их всяким полуантикварным хламом — слепыми оперными биноклями, немыми транзисторными приемниками. Пока они были уставлены вакуумными упаковками «Штатгальтера» и зелеными рядами газировки «Унну». Стадо псевдотонетовских стульев разбрелось по два-три среди пяти мраморных столиков с тяжелыми чугунными подставками. Туго набитый красный кожаный диван, способный усадить четверых, делил зал надвое и придавал ему ощущение обжитой гостиной, усиленное заботливо нагнувшейся над ним лампой в послевоенном стиле. Со своими жирными складками, простроченными рядами латунных кнопок, диван напоминал перезрелый помидор на ножках. Вдоль задней стены зала стоял прилавок из крашеной сосны (дуба не хватило), примостившись впритык к витрине с пирожными. По совету Ави от входа к прилавку вела прямая линия без препятствий. Чтобы содержимое витрины смотрелось еще аппетитнее, я надел на ее флуоресцентный свет розовый фильтр. Он сообщал пирожным почти порнографический лоск.

За прилавком возвышался пьес де резистанс нашего кафе, его резон д'этр и сине ква нон, его алтарь, его реактор: огромная, на три крана, эспрессо-машина «Ранчилио класс 10», моргающая кобальтово-синим, с армией греющихся чашек на крыше. Справа от «Ранчилио», поскромнее габаритами, но не ценой, стояла кофеварка «Кловер»; слева — термос «Фетко Лаксус» и, сосланные в угол в наказание за сравнительно неказистый вид, две кофемолки «Малькёниг» — «Гватемала Ф» для простого кофе и «К60 Твин» для эспрессо. С тыла все эти машины подпирал высокий задник из того же матового стекла, что во французских дверях, обозначающий границу публичного пространства. Далее спрятанный нами за занавесью из золотистых бусин коридорчик вел в туалет и в нелепый закоулок, где пряталась кухнетка.