Михаил Идов - Кофемолка

— Да, боюсь, придется, — сказала Нина. — Марк, помоги ей.

— С удовольствием. Вот только… — я очень не хотел поднимать эту тему в присутствии Рады и понизил голос. — Каким образом ты предлагаешь зарабатывать деньги следующие несколько дней, пока идет выставка? То есть я понимаю, что в идеале мы продадим сами фотографии. Но в качестве запасного варианта…

— Давай продавать кофе только на вынос. Все равно не стоит держать еду рядом с работами.

— Верно, — кивнул я, толкая красный диван мимо стойки в задний коридор, по направлению к недокухне.

— Нет-нет-нет, диван оставь. Давай поставим его в центре, как банкетку в музее.

Я жизнерадостно обежал диван и принялся толкать его обратно с другого конца. Я был спокоен. Я набирал очки на будущее. Кредит недоверия.

— Извини, что заставляю тебя этим заниматься, — пробормотала Нина, распаковывая следующее фото.

— Ничего-ничего, — выдавил я, запыхавшись, и снял со стены тяжелющее зеркало, висевшее под кропотливо просчитанным углом. — Если ты довольна, то и я…

Я не был доволен. Я был слегка ошеломлен, так как следующая огромная фотография была моя. В смысле, это была фотография меня.

— О-па, — воскликнула Рада. — Какой симпатичный! Ой, извиняюсь, я имела в виду — не в жизни, а только на… ой, господи, теперь я еще сильней извиняюсь.

— Нормально, — сказал я. — Я понял. Не беспокойся.

Я совершенно не привык смотреть на свое изображение. Мои родители не были особыми фотолюбителями, так что в мире существует где-то шесть или семь фотографий Марка Шарфа до старших классов средней школы. Примерно по одному фото в два года. Нина тоже не особенно одаривала меня артистическим вниманием, поскольку в принципе предпочитала людям здания. Даже наши туристические снимки обходились без нас самих: мы оба считали филистерством добавлять себя к чудесам света. Короче говоря, я не был готов ко встрече с собой, черно-белым и исполински раздутым, вылезающим из картонной коробки.

Нина сняла эту фотографию, вспомнил я, в конце нашей первой недели в кафе. Стена за мной, теперь заляпанная брызгами кофейной гущи, была безупречно чиста. Я позировал на фоне кассового аппарата с лицом, застывшим в самодовольном столбняке. Две стройные копии автора отражались, как у Вермеера, в моих очках.

Я посмотрелся в зеркало, которое только что приставил к стене, потом на фото, потом в зеркало, потом на фото. Оно было снято меньше трех месяцев назад, в начале июня. Я был заметно моложе.

— Ты немного бледен, — сказала Нина. — Что-то не так?

— Поправишь в «Фотошопе», — ответил я. — Слушай, я должен тебе кое-что сказать.

И я рассказал ей, неуклюже прерываясь на сноски, скобки, объяснения и оправдания. Симпатичный Марк на фотографии щурился на меня с плохо скрытой насмешкой.

— Ох, милый, — проговорила Нина. — Боюсь, я с этим не справлюсь.

— Еще как справишься, — сказал я без особого убеждения. — Она и так считает, что ты плохая дочь и вышла замуж за подозрительного персонажа. Насколько хуже все может быть?

— Гораздо хуже, — сказала Нина. — В прошлый раз, когда она отравила мне целый год, я винила ее. Теперь я буду винить тебя.

— Ну, с чисто технической точки зрения это не моя проблема, правильно? — пробурчал я.

— Ничто не твоя проблема, Марк, — сказала Нина. — Ничто.

Это замечание вызвало у меня короткую истерику, и мы начали орать друг на друга на глазах у перепуганной Рады. «Не забудь очистить ауру этого места или что ты там умеешь», — рявкнул я на нее, хлопая дверью. По версии инцидента, представленной на следующее утро Ниной, Рада после этих слов расплакалась. Честно говоря, сомневаюсь: с Нины вполне сталось бы преувеличить хрупкость Рады, чтобы пристыдить меня покрепче. В любом случае — Ки еще не приехала, а мы уже превратились в дисфункциональную семью со страдающим ребенком для полноты комплекта.

Ки Ляу прибыла в пятницу. Накануне она объявила, что ни за что не осмелится «нарушить баланс» нашей семейной жизни и потому остановится в гостинице в Мидтауне. Нина провела целый день, просеивая каждое слово этого послания в поисках секретного кода. Мидтаун мог означать как показное пускание пыли в глаза (отель «Пенинсула»), так и показной аскетизм (отель «Пенсильвания»); скорее всего ее мать просто хотела, чтобы мы поупрашивали ее остановиться у нас. Я предложил этот вариант не рассматривать и взамен пригласить ее на формальный ужин перед открытием выставки.

Так как вина за надвигающееся фиаско и так целиком лежала на мне, выбор ресторана тоже оказался за мной. Это была форменная пытка. Дешевый ресторан не подходил по понятным причинам, но экстравагантно дорогой тоже отпадал — иначе мы смотрелись бы бескультурными транжирами. Он не мог быть азиатским, так как Ки увидела бы в этом расовый подхалимаж (я почти слышал ее голос: «„Моримото“? Марк, я нёня, а не японка»). Идеальный во всех отношениях «Пер се», даже сумей я уломать Оливера добыть нам столик, также исключался, потому что весь обед превратился бы в лекцию о том, насколько и в чем именно он уступает своему калифорнийскому прототипу «Французская прачечная». «Робюшон» был слишком экспериментален, «Ле Бернардэн» — слишком консервативен.

В конце концов мой жребий пал на «Амбар», превозносимое всеми и вся новое заведение, которое строго придерживалось постулатов «Манифеста медленной еды» и всячески педалировало — или, по их выражению, «праздновало» — свежие местные ингредиенты. В данное время года это означало кабачки, тыкву, кукурузу и прочую осеннюю буколику. Шеф-владелец растил все в меню, от свиней до розмарина, на собственной ферме чуть к северу от Йонкерс. [69] То есть почти сразу за городской чертой. Сайт «Амбара» посвящал целый абзац на первой странице извинениям за то, что ферма еще не наладила технологию производства соли. («Почему бы им не пожинать свои слезы?» — спросила Нина, дочитав надрывный текст). Тем не менее она согласилась, что это место подойдет нашим целям идеально.

Несмотря на все планирование, день поплыл брюшком вверх с самого начала. Даже раньше. Мы приехали в аэропорт «Ла Гвардиа» за двадцать минут до запланированного прибытия самолета Ки и застали ее в зале у багажной карусели, восседающей в центре небольшой крепости из чемоданов «Луи Вюиттон».

— Ах, наконец-то, — сказала она, глядя на нас поверх очков и складывая номер «Уолл-стрит Джорнал». — Когда я приезжала сюда в прошлый раз, эта газета еще была черно-белой.

Как вскоре выяснилось из неловкой беседы между матерью и дочерью, объехавшая весь мир Ки Ляу отчего-то находилась под впечатлением, что ее билет показывал час прибытия по времени Западного побережья: поэтому в разговоре с Ниной она заботливо прибавила к нему три часа. Так что к нашему появлению в семь она уже прохлаждалась в «Ла Гвардиа» с четырех двадцати.