Александр Дорофеев - Московское наречие

«Забудь, – ударила Рая в бубен. – Основа, поверь, уже есть, а окончание само собой явится. Услышишь его в грозе и буре». И направилась к шатру, заметая память о себе длинным подолом.

Когда Туз явился домой с цыганскими посыльными, Груша охнула: «Гитанос по всему городу – не иначе, к концу света!» А увидев, как он снимает Будду со стены, разревелась: «Да что же это такое? Все из дома тащит!» Она была невероятно ранима. Легко испытывала униженность и растоптанность, горько плача от жалости к себе, и тогда становилось видно, насколько хрупок их странный союз.

Удивляясь, почему живет на краю света с этой мало знакомой женщиной, Туз все же постарался ее успокоить: «Он будет символом нового государства, как когда-то у нас серп и молот». И рассказал о планах барона, чем вконец расстроил Грушу: «Заботишься неведомо о ком, а обо мне не думаешь. Это моя страна! Сделай так, чтобы я стала принцессой, и ты не безликим тузом, а королем бубновым!»

«Без революции тут не обойтись», – усмехнулся он.

«А хоть бы! – запальчиво воскликнула Груша. – Знаешь, как в Сальвадоре борется фронт Фарабундо Марти?! Можешь съездить и набраться опыта. А пока разберись хотя бы с окнами – ураган на пороге»…

В городе, будто накануне бомбежки, заклеивали стекла бумажными полосками крест накрест, забивали досками или прикрывали ставнями.

Сизые тучи скрыли верхушки деревьев, и виднелась лишь шейка лангусты. Где-то повыше уже зарождалось, наверное, шестое солнце этого мира, и в воздухе витало тревожно-восторженное ожидание, как перед свиданием с новой возлюбленной, настолько желанным, что и подумать о нем заранее боязно.

Ураган Абандона, войдя в порт Кортес, бушевал в Гондурасском заливе. Карибское море содрогалось от его поступи. Наполненные влагой облака неслись над землей с воем, в котором явственно слышалось эсхатологическое русское слово из шести букв, означавшее конец всему.

«Дец! Дец! Дец!» – неустанно били волны в борт выброшенного на берег собачьего баркаса, так что в ушах звенело.

«Крайне революционное! – думал Туз, порхая в гамаке под порывами ветра. – В нем не только конец, но и начало. Если разучить с местными крестьянами – это будет страшная разрушительная сила, похлеще Индры, все крепостные стены рухнут!»

Все возникает из пустяка. Любая борьба, любое напряжение в пространстве. И тот самый Большой Взрыв, положивший начало вселенной, случился не иначе, как на пустом до дикости месте. По сути дела, от ветреного слова.

Окончание подвижно, как собачий хвост. Так и называется «флексия», то есть сгибание. У слова немало флексий, связывающих его с другими членами предложения. А в жизни и вовсе неисчислимое множество концов-эсхатос, которые указывают на отношения с Творцом. Если ты не слишком окостеневший и жестоковыйный, кончина способна изменить смысл прожитого. Как окончание меняет слово, так смерть может преобразить всю жизнь в царствие небесное. Примером тому прощенный на кресте разбойник.

Несмотря на мешочек, где денег почти не убыло после покупки гражданства, Туз сожалел о талисмане и Будде. Они, видимо, гнали его по свету, а теперь он не понимал, что делать. Со времен первого слова в этом мире настолько замысловатое предложение сложилось, не разобрать по частям. Каждый живший и живущий – его член.

«Какая же у меня-то роль? – размышлял Туз. – Конечно, наречие второстепенно, но все-таки распространяет суть, а иногда бывает важнее главного. Так не напомнить ли миру о своем существовании?»

Сбереженные воздержанием силы просили применения. Став гражданином, он ощутил повышенную ответственность за здешнюю жизнь.

Простые белизцы жили так себе. Ловили рыбу, обрывали бананы, пекли кукурузные лепешки и ходили круглый год, как сам Туз, в одних трусах и босые. Латифундисты кивали на климат. Но образование, как ни крути, от этого не зависит. А белизцы были сильно безграмотны, унижены и обездолены. Умильдес и десдичадос, как тут говорили. Одни отрицательные спирали чего стоили! С этим надо было что-то делать наперекор погоде и землевладельцам.

Известно, что совокупность слов создает образ, который сам по себе – действие. Испанское «обра» вообще означает деяние и творение. В склепе Туз образно рассказал о закидонах Груши насчет революции.

«А я бы, пожалуй, поддержал», – заявил вдруг боцман, и либеральный падре Пахарито нежданно признался, что всегда мечтал установить в Белизе республику советов.

«С ведическим содержанием, близким знанию и совести», – пояснил он.

«Не лучше ли каганат!?» – брякнул Туз. Значение позабыл, но звучало так хорошо, что основать хотелось. «Прости, ихо мио, – покачал головой падре. – На испанском это чудовищно – созвучно поражению, вплоть до поноса».

Так и не сговорились, куда перевернуть Белиз. Хотя в этом деле не так уж важно, в какую сторону повалится опрокинутое. Главное, вместе упереться, чтобы рухнуло. А там видно будет, когда пыль осядет. И Туз составил листовку с призывом к «ревуэльте», к обновлению вообще. На могиле Байрона легко вообразить себя карбонарием, угольщиком, страждущим справедливости, – «кто драться не может за волю свою, чужую отстаивать может!»

«Надену на лицо шапочку с прорезью для глаз, приму имя „команданте Худас“ и возглавлю крестьянское движение в сельве, – думал по дороге с кладбища. – Сколочу из кампесинос две роты по сто человек в каждой. В склепе устроим штаб повстанцев. Падре завербует прихожан, а боцман будет командиром дикой собачьей сотни. Сместим Атрасадо к черту! Порадую принцессу майя, честно разделив страну между ней и своими цыганскими детьми»…

«Ну, наконец-то, взялся за ум!» – оживилась Груша, услыхав о его замыслах, и уже собралась на рынок за револьвером, да Туз остановил: «У нас будет другое оружие – словесное. Сила слова убойней огнестрельной». Он надеялся на бескровную, как при взятии банка «Бананмекс», операцию.

Тем же вечером, проездом с острова Перрос, к ним заглянул взволнованный близким ураганом амо Розен-Лев с приветом от Коли-ножа. За индейкой, приготовленной Грушей под шоколадным соусом с перцем, рассказал между прочим, что Витас ушел в францисканский монастырь у подножия вулкана Попо, где круглосуточными молитвами монахи сдерживают извержение.

«Совсем не понимаю такой консерватизм! – сверкал глазами из своих оврагов. – Глупо останавливать то, что желает расплескаться!»

Узнав о здешних событиях, крайне возбудился: «К чему эти петиции, жалобы, бумажная волокита?! Грамота революции помеха. Без слов к делу! Все здесь переменим! Создадим страну-утопию! Назовем Нуэво Люксембург, а столицу – Троцкий, поскольку Бельмопан явно отдает классовой слепотой». Он распрямился, помолодел и кокетничал с Грушей, нашептав Тузу, что она вылитая Коллонтай.